В пансионе я нашла записку от Бертрана, который просил позвонить, как только я вернусь. Он наверняка хотел выяснить отношения — я не очень доверяла деликатности Катрин — и в этом я ему отказать не могла. Итак, я ему позвонила, и мы договорились встретиться. В ожидании я записалась в университетскую столовую.
В шесть часов мы встретились с Бертраном в кафе на улице Сен-Жак, и мне показалось, что ничего не произошло, что все начинается снова. Но когда он поднялся и с серьезным лицом поцеловал меня в щеку, я вернулась к действительности. Я трусливо пыталась принять легкомысленный и безответственный вид.
— Ты хорошо выглядишь, — сказала я искренне, а в голосе пронеслась циничная мыслишка: «К сожалению».
— Ты тоже, — коротко сказал он. — Я хочу, чтобы ты знала: Катрин мне все рассказала.
— Что все?
— О твоей поездке на побережье. Я тут кое-что прикинул и думаю, что ты была с Люком. Так это или нет?
— Так, — сказала я. (Я была тронута. Он не злился, а был спокоен и немного грустен.)
— Ну, так вот: я не из тех, кто делится с другими. Я еще люблю тебя настолько, чтобы не придавать этому всему значения; но не настолько, чтобы позволить себе роскошь ревновать и мучиться из-за тебя, как весной. Ты должна выбрать.
Он выпалил это одним духом.
— Что выбрать? — Мне стало скучно. Люк был прав, я не думала о Бертране как о главной проблеме.
— Или ты больше не видишь Люка, и у нас все продолжается. Или ты его видишь, и мы останемся добрыми друзьями. Больше ничего.
— Конечно, конечно.
Мне абсолютно нечего было сказать. Он как будто повзрослел, обрел солидность; я почти
восхищалась им. Но он больше ничего для меня не значил, решительно ничего. Я накрыла рукой его руку.
— Я в отчаянии, — сказала я, — но ничего не могу поделать.
— Нелегко это проглотить, — сказал он.
— Я не хочу тебя мучить, — повторила я, — и я действительно терзаюсь сама.
— Но это не самое трудное, — сказал он как бы самому себе. — Вот увидишь. Когда все решено, тогда уже не страшно. Плохо, когда цепляются.
Он вдруг повернулся ко мне:
— Ты любишь его?
— Да нет же, — раздраженно сказала я. — Не в этом дело. Мы очень хорошо понимаем друг друга, вот и все.
— Если тебе станет тоскливо, помни, я здесь, — сказал он. — А я думаю, что станет. Вот увидишь:
Люк — ничто, этакий грустный умник. И все.
Я подумала о нежности Люка, о его смехе, — какая меня охватила радость!
— Поверь мне. Во всяком случае, — добавил он как-то порывисто, — я буду здесь, Доминика. Я был очень счастлив с тобой.
Оба мы готовы были расплакаться. Он — потому что все было кончено и тем не менее ему хотелось надеяться, я — потому, что у меня было ощущение, будто я теряю истинного своего защитника и бросаюсь в сомнительное приключение. Я встала и тихонько поцеловала его.