Я упала в проем на внезапно подкосившиеся колени. Как с удовольствием и едко мне объяснил Дракон, есть причина, почему более сильные заклинания гораздо сложнее прочих… но я оправилась, и схватила Венсу за руки, занесенные для стука. Вблизи было хорошо заметно, что ее лицо припухло от слез. Ее незаплетенные волосы свободно свисали под платком за спиной, а ее одежда была местами разорвана и испачкана. На ней была накидка, наброшенная прямо поверх ночной сорочки.
— Нешка, — произнесла она, с силой сжимая мои руки почти до полного их онемения. Ее ногти впились в мою кожу. — Нешка, я не могла не приехать.
— Говорите!
— Они забрали ее этим утром, когда она пошла за водой, — рассказала Венса, срывающимся голосом: — Их было трое. Три ходока.
Самой плохой весной из Чащи приходил один ходок, и он собирал людей в роще словно грибы. Однажды я видела одного вдали от деревьев. Он был похож на сложенное из сучьев насекомое, которое почти невозможно заметить в подлеске, и сложенное настолько чуждо и ужасно, что, когда оно двинулось, я попятилась от него в страхе, почувствовав приступ тошноты. Их руки и ноги были похожи на ветки с длинными сучковатыми пальцами. Ходоки пробирались в рощи, выбирая себе место рядом с тропинками, полянами или у воды, и тихо ждали в засаде. Если кто-то подходил к ним на расстояние вытянутой руки, то спасения не было, если только рядом не окажется большое число людей с топорами и огнем. Когда мне было двенадцать, одного из ходоков удалось поймать в полумиле от Заточек — эта крохотная деревенька в нашей долине стояла крайней у Чащи. Ходок утащил ребенка, который нес матери ведро с водой для полоскания белья. Она заметила, как его схватили и подняла крик. Рядом находилось достаточно женщин, чтобы поднять тревогу и задержать ходока.
Они остановили его с помощью огня, но все равно потребовался целый день, чтобы разрубить его на части. Удерживая мальчика, ходок сломал ему руку и ноги, и не отпускал до тех пор, пока им не удалось разрубить его тело и отрубить конечности. И все равно потребовалось трое сильных мужчин, чтобы отломать пальцы, сжимавшие тело ребенка. У него до сих пор остались шрамы на руках и ногах, которые на ощупь были похожи на огрубевшую дубовую кору.
Тем, кого ходоки все-таки утащили в Чащу, повезло меньше. Мы не знаем, что с ними случилось, но иногда они возвращались, испорченные самым худшим образом: они улыбались и были приветливы, даже безобидны на вид. Для окружающих, кто не знал их хорошо, они казались почти прежними. Вы могли провести с таким рядом целый день, и ничего не заподозрить, пока не хватались за нож, и не начинали отрезать себе собственную руку, затем выкалывать глаза, отрезать себе язык, а эта дрянь продолжала бы с вами беседовать, мерзко улыбаясь, как ни в чем не бывало. А после этого оно само бралось за нож, и, пока вы валялись снаружи беспомощный, слепой и кашляющий кровью, заходило в ваш дом, к вашим детям. Если кого-то из близких забирал ходок, для всех была лишь одна надежда: что он умер. Единственная надежда. И в этом не было уверенности, пока кто-нибудь не возвращался из Чаши, чтобы подтвердить, что не умер. Тогда мы начинали за ним охоту.