— Да.
— Честь, — сказала она, — ужасная штука.
— И тем ужаснее наше преступление, верховная жрица: мы будем ковать оружие в пламени единства, будем питать пламя, пока оно не выгорит. Для вас он словно сын. Не завидую вам, Ланир.
Голос звенел в уме, поднимаясь из раненой души. Породившая крики боль была невыносима. Любовь и измена на острие одного клинка. Он ощущала, как ворочается лезвие. «Но я не вижу иного пути! Неужели Харкенасу суждено умереть в огне? Солдаты Урусандера станут наглыми разбойниками, разбойники возьмут власть полную и бесконтрольную? Мы обречены сделать правителями любовников войны? Скоро ли Мать Тьма узрит глаза хищника, когти, вцепившиеся в подлокотники трона? Ох, Аномандер, мне так жаль». — Я заключу преступление в зеркало, — сказала она сломанным голоском, — чтобы выло, никем не слышимое.
— Думаю, Синтара вас недооценивает.
Она потрясла головой. — Уже нет. Я ей написала.
— Неужели? Тогда дела начинают ускоряться.
— Увидим. Она еще не ответила.
— Вы адресовались к ней как к равной верховной жрице?
Она кивнула.
— Тогда вы использовали фамильярный язык, в самом первичном смысле слова. Она клюнет на наживку.
— Да. Тщеславие всегда было слабым местом в ее укреплениях.
— Мы составили здесь скорбный список, Ланир. Когда крепостей слишком много, осада становится способом жизни. В таком мире каждый заканчивает день в одиночестве, со страхом глядя на запертые двери. — Грусть сделала его лицо более резким. — Весьма горький список.
— И каждое имя — шаг по пути, историк. Не дано вам удержать этот пост, столь вознесенный над миром. Теперь, Райз Херат, придется пройтись среди нас.
— Я не запишу этого. Я изгнал из сердца такую привилегию.
— Кровь на ваших руках, — сказала она без особого сочувствия. — Когда всё будет сказано и сделано, можете омыть их в реке. А пока река бежит и бежит, правду не отыскать, и никто не поймет, в чем ваш грех. Или мой.
— В нужный день вы встанете на колени рядом со мной, верховная жрица.
Она кивнула. — Если существуют шлюхи истории, Райз, то мы явно из их числа.
Он смотрел на нее как приговоренный.
«Видишь, женщина? Зеркала повсюду».
* * *
Шаг за шагом паломник одолевает путь. Находя места трагедий, которые считаются духоподъемными, или места, освященные обглоданными до костей истинами, искатели превращают эти места в святилища. Эндест Силанн наконец понял: священное не находят, но приносят с собой. Память прядет нить, каждый пилигрим — волокно, растянутое, изогнутое, вплетаемое в жизнь. И не важно, что он был первым. Другие из сообщества жрецов пустились в дорогу под покровом зимы, чтобы посетить разоренное имение Андариста. Шли по его стопам, но не оставляя за собой кровавых следов. Приходили и стояли, созерцая место недавней резни, но смотрели без понимания.