Их путешествие, знал он, было поиском. Чего-то, некоего состояния, бытия. И, созерцая, молча вопрошая, они находили… ничего они не находили. Он воображал: они ступают на поляну перед домом, бродят кругом, осматривая никчемную почву, корявые камни и сухую траву, готовую по весне вновь разрастись, став густой и зеленой. Наконец пересекают порог, ходят по плитам, скрывшим гнилые тела убиенных, и перед ними в ледяном сумраке предстает камень очага — нет, теперь это просевший алтарь — и нечитаемые слова на каменной поверхности. Он видел их — озираются, воображают себе привидения тут и там. Они ищут в тишине, ищут слабых отзвуков, плененных воплей потери и тоски. Замечают, без лишних вопросов, капли черной крови, не понимая причудливого маршрута, не понимая, что Эндест тоже блуждал бесцельно… нет, они находят какой-то великий смысл в каплях на камне.
Воображение — жуткая вещь, падальщик, жиреющий на малейших крохах. Огромный клюв, когти скрипят и клацают, птица скачет, косясь жадным глазом.
Но в конце концов смысла нет.
Приятели — аколиты вернулись в Цитадель. Они смотрели на него с завистью, даже с почитанием. Смотрели, и одно это бередило раны, ибо в памяти Эндеста не было никаких ценных тайн. Любая деталь, уже смутная и сливающаяся с соседними, бессмысленна.
«Я жрец бесполезности, сенешаль нелепости. В моем молчании вы узрели смирение. В унылости — добровольно принятое бремя. Находите в выражении моего лица значительность, едва ли мне свойственную. Споря, вы следите за мной, ища оценок, откровений, парада пышных слов, под которые можно танцевать и петь, благословляя мрак».
Он не может передать им причину своей усталости. Не может исповедать истину, как ни хотел бы. Не смеет сказать. «Глупцы, она глядит моими глазами и заставляет меня плакать. Кровоточит моими руками и видит в ужасе, что руки освящают, роняя слезы власти. Завладевает мною, чтобы сбежать, оставив за собой отчаяние.
Я состарюсь, отмечая гибель надежд. Согнусь под весом неудач. Кости хрустнут вместе с падением Куральд Галайна. Не читайте мои воспоминания, братья и сестры. Они уже искажены сомнением. Уже приняли форму моих пороков.
Нет. Не ходите за мной. Я всего лишь иду к могиле».
Недавно он сидел на скамье внутреннего сада, съежившись от злого холода, накрывшись толстой медвежьей шубой. И видел юного заложника Орфанталя, бегущего вдоль замерзшего пруда, что окружает фонтан. Мальчик нес в руке учебный меч, пес Ребрышко мчался рядом, как будто припомнил молодые годы. Освободившись от глист, он набрал вес, этот пес, мышцы стали гладкими и сильными, как подобает охотнику. Они играли в сражения, и не раз Эндест созерцал «предсмертные судороги» Орфанталя, а Ребрышко ложился рядом, портя мрачное очарование сцены уткнутым в лицо мальчишки влажным носом. Тот вопил, проклиная пса, хотят трудно найти что-то дурное в природной любви зверя. Вскоре они начинали бороться, барахтаться на тонком покрывале снега.