— Это даже не я, а она… Ну, конечно, и я тоже… Она — нет, я, я!
Глеб вздохнул, признавая себя виноватым настолько, насколько его оправдывала собственная невиновность.
Борик по-прежнему смотрел в одну точку.
— Уйди…
— Давай разберемся. Ей нужно было подойти к буфету, а я загораживал… а ей нужно было, за чашкой, понимаешь?! И я ее случайно… поцеловал… губы такие жесткие!
Рядом с Глебом упал мяч, в который играли мальчишки на улице, и он с сожалением проводил его взглядом.
— Не рас-ска-зы-вай! — глухо сказал Борик.
— Борь, правда… случайно! Может быть, в футбол поиграем?
— Не рассказывай! — крикнул Борик так, что Глеб вздрогнул.
— Я, конечно, свинья, Борь, но и она ведь… Девчонки все такие, плюнь ты!
— Вы что же — молча?!
— Сначала говорили… Она говорила, какой я плохой, а ты хороший, только робкий… ну, всякое!
— Говорила, что я хороший?!
— Борь, слово джентльмена.
— И губы у нее… жесткие?!
Поторопившись ответить на первый вопрос, Глеб засомневался, отвечать ли на второй, слишком угрожающим показался ему вид брата.
— Жесткие?! — крикнул Борик.
— А вы, что ль, не целовались?! Борь, тогда прости… Я же на спор.
— С кем?! С кем ты спорил?! С Галей?!
— Да. Она сказала: «Сестра такая гордячка, у тебя не выйдет». А я как дурак…
— Гадость!
— Борь, а тебе кто рассказал? Тоже Галя?
Конец лета пролетел мучительным сновидением. Киргизовы-старшие забрали сестер в Москву, и когда уходила машина, Борик забился в темный чердачный угол и, слыша доносившиеся крики: «Боря, Боря!» — лишь сильнее стискивал зубы. Его обида не проходила, и ревность забралась куда-то вовнутрь, в трещинку на дне души, и, смирившись с обидой и ревностью, он уже не пытался от них избавиться, но лишь упорно отталкивал от себя мысль о брате. Боль, причиняемую ему Глебом, он носил как тайный плод: о ней не подозревали ни брат, ни домашние, сам же он сроднился с нею, она стала частью его существа и иногда казалась ему совсем не болью, а чем-то просто ощущаемым, как все обладающее тяжестью и плотью. Чужим был Глеб — чужим и далеким. Борик словно не слышал о нем, нырнув на такую глубину, с которой крики и визг на поверхности пруда похожи на слабые потусторонние голоса…
Помимо фотографии Борика с Галей в альбоме сохранилось несколько фотографий сестер Киргизовых, заснятых и в детстве, и в отрочестве, и в самом начале юности. На снимках главенствует Ирина, признанная красавица, очаровательный ребенок, как любили говорить нянюшки, гулявшие с детьми на арбатских скверах. Вот она сидит верхом на игрушечной лошадке, обхватив ее руками за шею, вот баюкает куклу, вот хохочет у зеркала, напялив военную фуражку отца. Галя — всегда в тени, всегда на заднем плане, аккуратная, нарядная и незаметная. Она —