Ну, надо же, какой заботливый! Вита села в машину, завела мотор и посмотрела на пассажира, который все так же болтал, но теперь по-грузински.
— Едем куда?
— Что вы сказали?
— Едем куда?!
— На Ахматовой, тринадцать.
Всю дорогу Вита неловко молчала. Уж больно обидно ей было и за небрежное «баба», и за свою обувь. Давно она не встречала таких мерзких личностей! А ведь он даже мог ей понравиться! Большой, брутальный самец…
Женщина подкатила к обычной серой девятиэтажке, каких миллион, притормозила.
— Вот, возьмите, — мужчина протянул довольно внушительную сумму денег.
— Это слишком много, — заметила Вита, возвращая лишние, на ее взгляд, купюры.
Здоровяк оттолкнул ее руку небрежным жестом и пробурчал, уходя:
— Это за простой.
Буквально пять минут спустя, пришел новый вызов. Вита, которая все еще хмуро рассматривала свой «гонорар», встряхнулась, отгоняя от себя негатив, и покатила по указанному адресу. Это был отель, и, в противовес первому вызову, здесь ее действительно ждали. Худой невысокий мужчина. Волосы немного припорошены сединой, породистый нос… Возраст определить было трудно. Ему могло быть как пятьдесят, так и на десяток лет больше или меньше.
— Добрый вечер. С праздником, — приветливо улыбнулся мужчина. Ну, надо же, какой контраст. Первый — хам, второй — сама любезность! — Мне на Софиевскую. А перед этим в какой-нибудь цветочный, — добавил он, нервно разглаживая полы дорогого, но явно неприспособленного под местные холода пальто.
Вита открыто улыбнулась, задорно поинтересовавшись:
— На свидание?
Мужчина вскинул на нее испуганный взгляд, а потом улыбнулся и кивнул головой:
— Свидание… Запоздалое.
А потом у пассажира зазвонил телефон.
— Мама! — как-то обреченно протянул мужчина, поднося трубку к уху.
— Здравствуй, мама.
— Здравствуй, блудный сын. Не звонишь матери, а меня уже нога замучила. Все болит, и болит!
— Мама, — откашлялся мужчина и неловко взглянул на Виту, которая из-за громкости динамика телефона прекрасно слышала весь разговор. — Твоей ноге уже восемьдесят лет, чего же ты хочешь?
— Другой ноге тоже восемьдесят, но она не болит.
Борис закатил глаза, а Вита улыбнулась, наконец идентифицировав национальную принадлежность мужчины. Еврей, ну, конечно же… И настоящая еврейская мама, судя по всему.
Да… Мама в жизни любого еврейского мальчика — это особая тема. Мама Бори Меерсона — и вовсе величина. Порой ему казалось, что она занимает собой всю его жизнь. И так было всегда. С самого сопливого детства. Борис мог припомнить сотни случаев, которые были тому подтверждением. Например, когда он подрался с Изькой Розенфельдом, мама заорала в окно: