Конечно, в XXIII веке Луна уже не считалась краем света. Там были ракетодромы, рудники, города… «Луна — это не целина», — написал Мир в своем дневнике.
Он прожил там только полгода, затем получил назначение на Цереру — в пояс астероидов. Пожалуй, это был уже передний край. Ракеты в ту пору обходили пояс астероидов стороной, бывали и несчастные случаи. С Цереры Мира, как радиста опытного, перевели на Ариэль, необычайное, быть самое грандиозное, предприятие XXIII века.
Мир понял, что его мечта осуществится. Не всякому дано творить историю, не всякому удается видеть, как она творится. Миру выпали честь и счастье свидетелем великого события. Оно всегда будет интересовать людей, каждое слово очевидца будет повторяться годами. А Мир увидит своими глазами и все, что увидит, опишет в стихах, волнующих, важных, интересных всем людям. Это будет целая поэма. И даже заглавие придумано для нее: «Первый день творения».
Я буду слушать и смотреть,
Все знать наперечет.
И тем, ному работать впредь,
В поэме дам отчет.
В тот знаменательный день Мир запоминал и записывал все детали. Записал, что он проснулся в семь утра, записал, что на завтрак ел свежие абрикосы, синтетическую говядину, компот витаминный. Они завтракали втроем, три радиста штаба: араб Керим, шведка Герта, его молодая жена, и Мир. Юна — четвертая радистка — опоздала: она любила поспать поутру.
Хозяйничала Гарта. Не потому, что так принято было, просто она любила хозяйничать. Большие руки ее все время двигались, накладывали, добавляли, передавали, и светлые глаза с беспокойством смотрели в рот мужу: достаточно ли ест, не надо ли еще?
А беспокоиться за Керима не приходилось. Он ел за четверых и работал за четверых. Его могучее тело как бы само просило деятельности. Другие радисты сидели с наушниками, а Керим предпочитал бегать по точкам, проверять и ремонтировать. Длинными своими ногами он мерил Ариэль, отмахивая в иной день километров полтораста. Ему нравилось работать руками, рубить, долбить, чувствовать, как хрустит материал, уступая могучим мускулам.
— Мне бы родиться на три века раньше, в героическом двадцатом, — говорил Керим, вздыхая. — Эх, на коне скакать, шашкой играя, лес корчевать в тайге, камни ворочать! В изнеженное время живем. Только в космосе и осталась работенка по плечу. Тут мы наломаем дров, правда, Герта? Мы наломаем, а Мир воспоет наши деяния. Воспоешь, Мир?
И, небрежно обняв прильнувшую жену, Керим скользнул в кладовку надевать скафандр. Помчался за семнадцать километров в ущелье Свинцовый блеск проверять замолкнувшую точку.