А на реках, вдоль которых пролегла Бабинова дорога, под мостами через горные потоки, буераки, грязные места (их Кирилка от Соли Камской насчитал в свой дорожник семь на тридесять) нет ни грязных, ни чистых прорубей. Здесь святая мученица Дарья отмечена серебряным журчанием вешних вод, близким солнцем и холодным дыханием бесконечных гор.
Верхотурье показалось издалека. Возведенное на скалистом утесе, оно приковывало взгляд оголовком срубной соборной церквы Живоначальной Троицы и острожным частоколом, за которым смутно угадывались три задние сторожевые башни и строения воеводского и служилого дворов. Сразу видно, в остроге тесно, повернуться негде. Зато привольно раскинулся на овражистых спусках к Туре посад с гостиным и татарским двором, жилецкая и ямщицкая слободы, вольно поставленные избы и амбары. Чем ближе придвигался город, тем явственнее становился Кремль на Троицком камне, его подгородная часть, прорезанная руслами Калачика, Свияги и Дернейки, а дальше недостроенный монастырь во имя святого Николы Чудотворца, самого почитаемого северными русиянами святого.
Верхотурский воевода Неудача Плещеев встретил начальных людей обоза неприветливо. С порога объявил Поступинскому: сменных коней нет, кормов мало, Троицкая церква в холоде стоит, так что службы поп Леонтий отведет в съезжей избе. И казаков на ставление Томского города верстать не из кого. Были гулящие людишки, много было, да сейчас все разобраны. Которые в Тюмень и на Тару по московским грамотам посланы, а которых Артемий Бабинов под себя забрал.
— Бабинов? — заинтересованно переспросил Кирилка. — Он тут?
— А где ему еще быть? — удивился Неудача Плещеев. — Ему дьяком Федоровым писано верхотурскую дорогу чистить да починивать… — тут воевода досадливо всхрапнул. — Куда починиватъ-то? Грязная Дарья шутить не любит. Нешто нельзя было прочного тепла дождаться? Ну чистая глупота, ей-Богу.
— Это ты про чью глупоту речёшь? — хищно оскалился Кирилка.
— Отсядь, чернильная душа! Не с тобой глаголю…
— Погоди, воевода, не горячись, — не дал ему договорить Поступинский. — От Казанского приказа до Верхотурья не ближний свет. Вот и писано Бабинову с упреждением на доставку. Так я говорю, Кирила Нечаевич?
Тот самолюбиво поджал губы.
Плещеев озадаченно вперил в обозного дьяка придвинутые к широкой переносице темно-вишневые изрядно выкаченные глаза. Мысли в голове у него ворочались тяжело, неповоротливо. Он в толк не мог взять, с чего это Поступинский так навеличивает своего буквоеда. Не по чинам тому в отчестве быть. Всяк сверчок знай свой шесток!