Воевода Головин ответил ему тем же.
Тогда Тоян снял шапку и пал на колени, но так пал, что ни один мускул на его смуглом лице не дрогнул, а прямая спина еще прямее стала.
Из сургутского ряда выступил вперед дюжий казак Еремей Вершинин. В руке — обнаженная сабля. Навстречу ему, из томского ряда, шагнул такой же детина Петруша Брагин. Он вздел на конец вершининской сабли краек свежеиспеченного ржаного хлеба, бережно присыпал его солью. И вознеслась та сабля с хлебом над гордо вскинутой головой Тояна.
Тем временем Кирила Федоров развернул шертеприводную запись. Вычитывать ее положено сургутскому писчику, а не высокому московскому гостю. Но Кирила в Сибирь не только гостем пришел, послужильцем тоже. Обозным дьяком успел побыть, обозным головой, теперь обрядным писчиком захотелось.
— Повторяй за мной, — сверху вниз глянул на простоволосого князьца Кирила Федоров. — Аз, Тоян Эушта сын Эрмашетов…
— Аз, Тоян Эушта сын Эрмашетов… — эхом откликнулся тот.
— …даю шерть государю своему, царю и великому князю Борису Федоровичу…
Тоян без запинки повторил и эти слова. Дальняя дорога всему научит, тем более без толмача обходиться.
Дальше пошла государева титла. Ее Тояну можно не повторять, но Кириле Федорову вычитать надо. Вот он и воодушевился, заликовал голосом, воссиял лицом:
— …всеа Русии самодержцу, Владимирскому, Московскому, Новгородскому, царю Казанскому, царю Астраханскому, царю Сибирскому…
— Сибирскому… — зашептали казаки, радуясь, что есть и о них упоминание. Забыли на время, что родом-то они из других пределов. Большинство — вымичи, пермичи, зыряне, устюжане, двиняне, важане, пустозерцы, каргопольцы, уроженцы московских, литовских и черкасских мест.
— …Государю Псковскому и великому князю Смоленскому, Тверскому, Югорскому, Пермскому, Вятскому, Болгарскому и иных…
Собравшиеся слушали чтеца завороженно, представляя при этом, как велика русийская земля.
— …государю и великому князю Нова-города, Низовские земли, Черниговскому, Рязанскому, Половецкому, Ростовскому, Ярославскому, Белозерскому, Лифляндскому, Обдорскому, Кондинскому и всеа северные повелителю и государю Иверские земли, Карталинских и Грузинских царей, и Кабардинские земли, Черкасских и Горских князей и иных многих государств государю и обладателю…
Вместе со всеми внимал этому перечислению Баженка Констянтинов, но думал при этом о Кириле Федорове. Как- то в пути проговорился Кирилка, что отец его в Сибирь спрятать решил — от Разбойного приказа. За какое-то челобитие. В другой раз упомнил о приятеле, который на том челобитии в доказных языках сгинул. Баженка спросил: уж не на Курятном ли мосту? Кирилка удивился: а ты откуда знаешь? Не говорить же ему, откуда. Пришлось отшучиваться: от курей! Вот, оказывается, за какое челобитие Разбойный приказ на Кирилку ополчился — за грамотку самозванцу Гришке Отрепьеву! Именно о ней и поминал Нечай Федорович, посылая Баженку на Курятный мост «постоять за невинных»… Это Кирилка-то невинный? На государевой службе, чай, а супротивник государю. Сколько раз на походе Годунова лаял?! Скажешь ему об этом, а он ухмыляется: все лают, и мне охота. На то он и царь, чтобы его честили. Здесь не Москва — Сибирь! А на Тояновой клятве ишь каким благоверным прикинулся. Чуть не млеет на царской титле. И казаки млеют, хотя втайне многие из них — царевы поперечники. О воеводских людях и говорить нечего: это они слухи про Годунова через своих прикормышей сеют, а потом их же и пресекают. Испугом любого человека закабалить можно, верным сделать, как цепная собака. Такое уж время нынче: на душе у людей одно, на языке другое, в кошеле третье. Смута подколодная… Но и при таком разброде служба на Русии покуда крепка: обозы до места доходят, народы соединяются, старые крепости стоят, новые зарождаются. Ну разве не чудо?