Мы вошли в дом и остановились на небольшой площадке. Еремей не торопился вызывать лифт, видимо, желая закончить разговор. С улицы вошли две бабули с авоськами, от которых, кажется, руки у них вытянулись до колен, и Еремей легонько оттеснил меня от лифта. Солнце осветило его красноватым светом, очки сверкнули непроницаемо и зловеще. И тогда впервые за этот вечер я почувствовал, что между нами уместилось полновесных двадцать лет. Возникло жутковатое чувство, будто я совершенно не знаю стоящего передо мной невысокого человека. Обдала холодком мысль о том, что это и не человек вовсе, а какое-то непонятное существо, оно приняло облик моего старого друга и хочет чего-то добиться от меня.
— Старик, — доверительно заговорил Еремей, — мы сейчас не на солнечной набережной, нам далеко не по двадцать, и нет никакой надобности произносить возвышенные слова о призвании, предназначении, предопределении… Знаешь, раньше я смеялся, когда мне говорили, что любое дело почетно, любое дело достойно. Мне казалось, что меня обманывают и хотят затолкать в какую-то дыру. Я уже не смеюсь над этими словами. Я с ними согласен. Действительно, сильный человек в любой самой гнилой и никудышной конторе может обеспечить свои потребности. Помнишь, как самоуверенно мы примерялись к высшим достижениям человеческой цивилизации, к ее столпам? Теперь я примеряюсь к своему соседу по площадке — директору комиссионного магазина. Ношеными тряпками мужик торгует. Нет-нет, он не прощелыга, не хапуга, он хороший парень и живет хорошо. И результаты у него есть.
— Результаты?
— Он не связан ни дурацкими иллюзиями, ни зарплатой. Не знаю, сколько зарабатывает мой сосед, вряд ли и он знает. Да это и не важно. Каждому человеку нужно различное количество денег. Скажи, только честно, — ты свободен?
— Не думаю… Я до сих пор скован иллюзиями, зарплатой. Но, знаешь, Еремей, откровенно говоря, я не уверен, что так уж стремлюсь освободиться от всего этого.
— Старик! — с преувеличенной восторженностью заорал Еремей. — Наконец-то я узнал тебя! А то вот болтаю с тобой о всякой всячине, а сам маюсь — да тот ли это тип, который блистал когда-то в нашей компашке?! Теперь вижу — тот.
В лифт вместе с нами втиснулись две девушки — розовощекие, с шалыми глазами и пересыпанными снегом волосами. Не прекращая хихикать и перешептываться о чем-то заветном и не всем доступном, они изредка поглядывали на нас, но, к сожалению, не было в их взглядах ничего, кроме опаски. Одна девушка нажала кнопку десятого этажа и уже потом виновато обернулась к нам.