— Ванную будете обкладывать?
— Ванная уже обложена… На кухне хочу угол отделать вокруг раковины.
— Хорошее дело, — ответил бомж, пуская дым в сторону — он даже на балконе не чувствовал себя уверенно. — Хочешь, погадаю? — неожиданно спросил бомж.
— Что? — не понял Тихонов.
— Погадаю… Я ведь немного звездочет… А звездочеты, хироманты — одна шайка-лейка. — И он протянул руку. Тихонов в полной растерянности протянул свою, ладонью кверху.
— Ну вот видишь, как все получается… Я примерно такой картины и ожидал…
— И что же там получается? — У Тихонова рука явно, просто заметно дрогнула, и бомж только с удивлением посмотрел на него.
— У тебя линия сердца и линия ума сливаются в одну, это, можно сказать, одна линия.
— И что же это означает?
— То ли сердца у тебя нет, то ли ума… Во всяком случае, сливаясь, эти линии ослабляют друг друга. Это можно сравнить с волнами — они гасят друг друга. Хотя бывает и наоборот, но здесь не тот случай, очень неглубокая линия, да и по цвету бледная… Но жить будешь долго.
— Пока не помру? — усмехнулся Тихонов.
— Жить будешь долго. — Бомж не пожелал услышать ернические слова Тихонова. — Но в разлуке.
— Это в каком же смысле? — Тихонов выдернул свою ладонь из немытых рук бомжа.
— Не знаю… Но разлука на твоей ладони скорая и долгая.
— Ладно, разберемся. — И Тихонов, хлопнув дверью чуть сильнее, чем требовалось, ушел на кухню к Зайцеву.
Когда бомж вернулся на кухню, Зайцев уже прощался с хозяевами, извинялся за вторжение, просил Тихонова подписать протокол с рассказом о рыбалке, Зинаида тоже подписала, убедившись, что в протоколе упомянута и рыба в ведре, и мокрый плащ, и сапоги в грязи, что упомянут Николай Федоров, с которым муж ездил на рыбалку в выходные.
Бомжара произнес первое слово, когда Зайцев уже отъехал от тихоновского дома километров пятьдесят. Все это время он маялся, вертелся на заднем сиденье, вздыхал, курил, выпуская дым сквозь приспущенное стекло.
— Напрасно, — протянул бомж с тяжким вздохом. — Все-таки напрасно.
— Не понял? — резковато спросил Зайцев, поскольку был недоволен бессмысленностью поездки.
— Напрасно ты его не взял.
— Кого?
— Убийцу.
— Какого убийцу?
— Ну этого… Который порешил Акимовых… Старика и старушку.
— Так. — Зайцев резко затормозил, съехал на обочину и, остановив машину, обернулся к бомжу. — Слушаю тебя внимательно.
Бомж помолчал, тоскливо глядя на Зайцева, вздохнул, долго смотрел в окно.
— Ты что, ничего не понял? — наконец спросил он.
— Я понял все, что мне сказали. Все, что услышал. Все, что увидел. Что я еще должен понять?
— Может, он и не убивал, я не могу так вот окончательно судить. Судить, уличать, доказывать — это, капитан, твое дело. Я могу только суждение высказать, предположение, умозаключение…