— Гнилая кровь? Я не понимаю вас, Альдобрандо. Кровь есть жизнь? Тление жизни? Испорченная кровь чёрных родов? Уродства семейств старой и гнилой крови? Кровь, заражённая распутной болезнью? Плод кровосмешения? Постыдное родство? Греховные кровные связи? Выродки? Сокровенные откровения?
Даноли болезненно поморщился. Что он мог объяснить? Тут он напрягся снова — почему шут сказал о «сокровенных откровениях»? Играл словами, на что был, как убедился Даноли, мастером? Или… на что-то намекал?
— Вам не кажется, что кровь людей здесь словно заражена?
Шут, глядя на графа глазами цвета ночи, снова задумчиво проронил:
— Гнили довольно, но попытки списать что-то на кровь ошибочны, Альдобрандо. Причина тления и гнили не в крови. Гниль начинается с духа, а дух заражается гнилыми впечатлениями. Вы ведь сами сказали… Когда люди начинают вместо молитв читать распутные мерзости, вроде писаний Аретино, они и сами не замечают, как исподволь в них входит сатанинский яд, который сначала гнилостным сифилисом бродит в мозгу, потом всасывается в кровь, а после проступает. И тогда Висконти травит собаками людей, убийца и кровосмеситель Сиджизмондо Малатеста грабит церкви, плюёт на клятвы и даже пытается изнасиловать собственного сына, а Чезаре Борджа недрогнувшей рукой убивает стоящих на его пути. Впрочем, как полагает мой дружок Лелио, никогда не приведёшь столь постыдных примеров, чтобы не осталось ещё худших. Но если люди, потрясённые допущенным распадом, приходят в себя, духовно отряхиваются, вылезают из смрадных луж разврата, вспоминают о Господе, — тогда кровь самых страшных распутников, змеиным ядом струящаяся в чёрных венах потомков, очищается.
Речь шута, плавная и мягкая, успокоила Альдобрандо Даноли. Грациано прав, ему просто померещилось. Это все болезнь. Дурные видения и призраки. Не думать, не думать, забыть, отвлечься…
В которой описана герцогская трапеза и новые наглые кривляния шута Песте.
Между тем в зале снова появились герцог и епископ с клириками. Торжественной процессией с кухни внесли блюда с яствами. Каждая из перемен блюд включала четыре разных супа, дюжину закусок, прожаренное на противне жаркое, соусы, лёгкие блюда, подаваемые перед десертом. Кроме того, готовились три или четыре каплуна и уложенные высокой пирамидой несколько видов окороков и колбас, а также — всевозможная дичь. Однако епископ откланялся. Исчезли и почти все клирики — кроме Портофино и Соларентани, живших в замке. Между тем, герцог не возглавил общий стол, но сел в своё кресло у стены. Туда поставили инкрустированный столик, и повар Инноченцо Бонелло под пристальным надзором охранников герцога лично принёс туда подносы, уставленные яствами. Чести же быть сотрапезниками герцога удостоились мессир Портофино, главный лесничий Ладзаро Альмереджи и, как всегда, шут Песте. Придворные бросали на счастливцев завистливые взгляды.