Меня эти слова покоробили.
– Умирающая звезда, – заметил я. – Откровенно говоря, я бы с удовольствием отдал всю эту дешевую популярность за то, чтобы она выздоровела.
Это была правда; более того – я готов был отдать за это все, что имею, даже «Мы».
– Понимаю, старик, – ответил он, опять-таки без малейшего намека на то, что он действительно понимает. – Хотя и ты у нас на этой волне вознесся в ранг звезды. Про вас с Кариной вся страна говорит. Тебе все сочувствуют. И зря ты отказываешься от интервью.
Это была правда – от любых попыток взять интервью у меня я отказывался решительно и бесповоротно.
– Я, собственно, вот почему звоню, – гнул свое мой приятель. – Только ты не обкладывай меня сразу же нелепыми глаголами[11], а выслушай до конца, обещаешь?
Я мог бы сказать, что ничего не обещаю, посмотрим, мол, что он скажет, но… Я сильно устал. Я устал ото всего, кажется, даже дышать мне стало тяжело и невыносимо:
– Ну, говори.
– В общем, мое издательство хочет написать о вас книгу. Больше, конечно, о Карине, сам понимаешь. Ты, само собой, можешь отказаться, но учти – если не мы, напишет кто-то другой. Зато у нас ты можешь сам редактировать содержание, понимаешь?
Как все это мерзко… Люди, люди, неужели вас и правда так интересует чужое горе? Почему? Так приятно наблюдать за страданьями других? Я так не умею. Когда кто-то страдает, я представляю себе, что он чувствует, и просто не могу спокойно смотреть на это.
Я понимал, что книгу будут читать как раз такие. Такие, как Ксюшенька. Хотя зря я так о Ксюше, наверно – когда Карине стало плохо, она моментально сменила тональность, и в ее душе, которую я долго считал отсутствующей, как аппендикс у наших дальних потомков, нашлось место для подлинного сострадания или, по меньшей мере, хотя бы достоверной его имитации.
С другой стороны – если книга будет написана действительно хорошо? – может, она приободрит Карину или хотя бы разбудит это сострадание еще в ком-то. А если – я старался отмахнуться от этой мысли, но она лезла в мою голову с навязчивостью престарелого казановы, наметившего жертву во дворе дамского пансиона, – Карина умрет, то книга станет ей памятником. Не даст уйти во тьму забвения, не позволит так поздно вспыхнувшей звезде погаснуть, замеченной лишь на краткий миг и тут же забытой.
Я понял, что плачу. В жизни не был плаксой и впервые с подросткового возраста разрыдался после посещения «Гекаты» по возвращении из Америки, когда узнал, что у Карины рак и наш ребенок мертв. И это случилось во второй раз. То были слезы отчаянья, а эти – от безнадежности.