– Можно? – Доктор жестом попросил у меня сигарету. Я протянул ему пачку. – А ведь курение и даже новомодные «ингаляторы» – одна из основных причин онкопоражения гортани, горла, легких…
Он подкурил от своей зажигалки, прикрыв огонек рукой, выпустил дым и продолжил:
– Рак… иногда мне кажется, что он наделен сознанием, что нам противостоит некое разумное существо или даже божество – жестокое и изобретательное. Он научился скрывать свои симптомы и никак не проявлять себя, пока его армии – метастазы не овладеют как можно большей территорией. Он нападает внезапно, стремительно и коварно, и, даже сражаясь с ним, ты не можешь с уверенностью сказать, победил ты или это тактическое отступление, очередная коварная хитрость жестокого врага. Но мы будем сражаться – до победы!
То, что он говорил о победе, мне понравилось, и я даже, на какой-то момент, почувствовал к доктору некое расположение.
– Доктор, если будут нужны любые финансовые затраты, – начал было я.
– …я дам вам знать, – ответил он. – Пока довольно того, что вы уже заплатили. А проверку моего анализа сделайте. Хотя бы ради того маленького шанса, который всегда есть.
– Шанса на выздоровление? – уточнил я с ужасом. Неужели все так плохо?!
– Шанса на ошибочный диагноз, – ответил он. – А над выздоровлением поработаем совместно. И не опускайте рук: все плохо, но не безнадежно. И я решительно настроен в данном случае одержать победу.
Я тоже был на это настроен, но желание победить и уверенность в победе – отнюдь не одно и то же. Желание у меня имелось, а вот уверенности не наблюдалось ни у меня, ни, похоже, у доктора Скорнякова…
* * *
Когда пришла великая беда, самое худшее, что может ее сопровождать, – это одиночество. Все-таки, страдая, человек очень нуждается в чьей-нибудь, пусть и не совсем искренней, но поддержке. В слове, взгляде, прикосновении.
Не знаю, как раньше, но сейчас мы не умеем, а главное, не любим сопереживать. Необходимость выразить кому-то свое сочувствие вызывает у нас панику. Но почему? Мы так часто слышим о том, что какие-то слова не могут утешить чужую боль, что безоговорочно поверили этой фразе. Но мы так легко принимаем на веру эту идею именно потому, что она словно дает индульгенцию нашей безучастности. Если словами невозможно помочь горю – значит, мы можем ничего не говорить, все равно без толку.
Но самое худшее, что, когда горе обрушивается на нас самих, мы, вместо того чтобы прибегнуть к чьей-либо помощи, начинаем избегать людей. Мы не хотим слушать чужие слова утешения, подозревая утешителей в неискренности, в том, что они, через силу, сочувствуют нам, а в душе из-за этого только злятся на нас же. Мы, словно ракушка, закрываемся в раковине собственной скорби, и наша «ракушка» вскоре переполняется нашим страданием, нашей болью настолько, что кажется, будто по венам уже течет не кровь, а слезы…