— Помогает, — отозвалась Серафима. — Телу все помогает. А душе что поможет?
— Душе только душа и поможет, — вздохнул поп Иван.
— А где ее взять? — мрачно пробасил Ждан Медведь.
— Ищите и обрящете, — улыбнулся тихо поп Иван.
— Выбор невелик, — сказал Ждан Медведь. — Лебедушка тоже, знаешь, искала. А кого обрела? Такого обрела, что он за казну любого убить может.
— Будто на нем свет клином сошелся? Ведь прежде у нее будто с Авилой Парфеном сладилось?
— Сладилось, да разладилось. Проходу ей, сам знаешь, Васюта не давал. Ну и заморочил девке голову. Что теперь делать? Я по-прежнему бы ее за Авилу выдал. Не знаю только, как он сейчас на это взглянет.
Все посмотрели на Авилу Парфена, что сидел тут же, духовитый напиток из чашки тянул. Отставил чашку, погладил бороду, сказал неспешно:
— Прости меня, Ждан Медведь, а мы с Лебедушкой уж сами все опять сладили. Только, говорит, подожди, Авилушка. То, что было — наваждение туманное. Прости и не вспоминай.
— Ну и слава богу, — с облегчением вздохнул Ждан Медведь. — Так тому и быть…
— Да-а-а, — протянул Ворон, — сущий ты есть, Медведюшко, змий многомудрый, и человеков взором своим насквозь проникаешь. Только теперь видно, куда ты метил, когда Васюте малоумному монеты на стол бросил. Все теперь прояснилось. А если б Эмет давеча не промахнулся, то и самого Васюты на свете уж не было бы.
— Я не промахнулся, — сказал Эмет, — когда ты, Ворон, мне третью стрелу подал, я крик услышал, увидел — Лебедушка по тропе бежит. Я о ней подумал. Я не смог его убить. Я его только ранил.
— Я так и подумал, — кивнул Ждан Медведь. — Ты правильно сделал, Эмет. Это лучше, потому что…
Он не договорил. В избу громко постучали.
— Кто бы это? — поп Иван поднялся, пошел открывать.
Он быстро вернулся. Следом за ним в горницу шагнул Иона, сдернул шапку, выкрикнул:
— Царь Иван умер!..
Все вскочили.
— Что?
— Как?
— Когда?
— В четвертую субботу великого поста преставился государь-царь и великий князь всея Руси Иван Васильевич, — Иона размашисто перекрестился, сел, обводя глазами горницу. Он тяжело дышал, видно, бежал, чтоб скорее сказать.
— Откуда знаешь? — Ждан Медведь смотрел на него, сдвинув брови.
— Ночевал я там, у нас, давеча в сторожке. Никого не было. Утром пошел поразмяться. Дошел до реки. В челне на тот берег переправился. Еще маленько прошел, — смотрю, двое у костра сидят, рыбу на угольях пекут. У меня с собой, спаси Христос, краюха хлеба была и соль в тряпице. Я к ним подсунулся, говорю с ними тихо, смиренно, краюхой поделился и соли дал. Они обрадовались, говорят, садись, — рыбой угостим. Сидим, трапезуем, чем бог послал, говорим неспешно, человечно. Вдруг один, похоже — из монахов, — говорит: царь умер. Я обомлел, говорю — врешь. Он говорит — не вру, перекрестился. Я спрашиваю: когда, и верно ли? Еще говорю — поцелуй крест, что не врешь. И он крест мой нательный на том целовал, и сказал, что-де царь Иван Васильевич великим постом помер, прямо в четвертую субботу. С утра-де он, царь, в ту субботу в мыльне царской мылся, и как из нее вышел, и ризы чистые на себя надел, и тут вдруг преставился. И теперь у нас царь — Федор Иванович.