Дед Утюжок остановил Петровых коней, когда они порожняком возвращались с ферм, везя самого лишь своего повелителя, который, как всегда, сладко спал, подложив себе под бока душистого сенца. Беззаботный сразу же проснулся и попытался заявить протест, но был надлежащим образом пристыжен.
— Разве ты не знаешь, на какой пост меня выдвинули? — крикнул дед Утюжок, усаживаясь на возе. — Гони прямо к Несвежему!
Беззаботный зевнул, затем стеганул своих лошадок кнутом, зевнул еще раз, но поинтересоваться, какой же теперь пост у деда Утюжка, как-то забыл.
— Да ты почему же молчишь? — крикнул Утюжок.
— А разве надо разговаривать? Кони тянут, воз, считай, катится.
Утюжок только сплюнул на такое равнодушие.
У Несвежего полным ходом шел обед. Ничего удивительного в этом не было бы, если бы не то, как обедали! Все в Веселоярске знали скупость Ивана Ивановича, до сих пор еще помнили, как он когда-то ел гнилые грушки, чтобы не пропадали, а тут на столе было наставлено множество разных мисок и тарелок, а в них — холодец, колбасы, кровянка, кишки, блины, вареники, пироги, уха из карпов, и это еще не все, потому что Самусева Одарка, подоткнув юбку, знай металась между столом и печью, носила печеное и вареное, жареное и копченое. Ивана Ивановича дома не было, трудился на благо родного колхоза, а за столом старались два «молотильщика» — Рекордя Иванович и остроусый Пшонь, который с жадностью поедал кровянку, даже не сняв свою панаму.
— Хлеб да соль, — вежливо промолвил Утюжок.
— Прыг да сел! — захохотал Рекордя. — Гоп, дедушка, к столу! Вот у нас какое застолье! Пироги, как быки, чтобы развивалось животноводство, горох, как горох, чтобы овцы ягнились и цыплята лупились, рыба как вода…
— Сел бы, да некогда, — прикидываясь озабоченным и словно бы разыскивая взглядом Ивана Ивановича, сказал дед Утюжок. — Папаши, значит, нет?
— На работе! Да зачем он вам, кики-брики?
— Тут такое дело. Иду я на динозаврия посмотреть, да хотел просить…
— На кого, на кого? — вмиг вытер усы Пшонь.
— Да на динозаврия же.
— На какого динозавра?
— А вы не слышали? На нашего же.
— Сек-кундочку! — вскочил из-за стола Пшонь и побежал в другую комнату. Вернулся с блокнотищем, наставил его на деда Утюжка, приказал строгим голосом:
— Повторите, что вы сказали! Запишем для карасиков.
Но что деду Утюжку все блокноты мира, когда за ним стоят целые поколения степняков, которые могли перехитрить самого черта!
— Человече, — спокойно отстранил блокнот Пшоня Утюжок, — некогда мне разговоры разводить — мне еще надо присмотреть за динозаврием, пока не стемнело.