Да, конечно, Ходоров не мог не видеть, что она вовсе не хороша. Правда, когда хотела, Марьяна могла казаться так… ничего себе дамочкой. Брючки — на попке в обтяжку, а ниже колен непременно широкие, дабы спрятать кривоватую тонковатость ножек. Вкупе с каблучками они обманчиво удлиняли фигуру, что и требовалось. Опять же грим, матовая бледность, молодежная стрижка… Нет, нет, порой она бывала просто хороша. Мужикам такие нравятся, хотя и в очень определенном смысле — взгляд-то у нее был всегда и всем обещающий. Такие, как Марьяна, на каждого не инвалида и не урода смотрят с потаенным «вот бы…».
Эдакая любвеобильная синяя птичка, совсем как юная таитянка, для которой «играть» и «любить» — синонимы. Правда, на русском это звучит куда грубее.
Впрочем, что-что, а грубость Марьяну не коробила ничуть.
Если бы этот злосчастный Ходоров не встретил ее тогда!..
Нет, все же не с того закрутилось, не с того… Началось с катастрофы. Или, как это официально? — с наезда… Значит, так: половина первого, июль, очень жарко. Ходоров выбегает из ворот телестудии, идет по тротуару. Вот он сходит на мостовую, пытается быстренько пересечь свежеполитую улицу… И тут — темно-красная «ауди». Не метнись он назад к обочине, просто остановился бы — машина вильнула бы и проскочила… Случайность? Черта с два! Эта «аудишка» — она ведь как тот самый булгаковский трамвай и разлитое Аннушкой масло — были уготованы ему все тем же Воландом, который свел в тот жаркий день Марьяну с Ходоровым, чтобы перекроить его судьбу, а потом и самого уничтожить.
Банальнейший наезд — это глава первая состряпанной дьяволом детективной истории, которая, вопреки законам жанра, не начинается, а кончается убийством.
Ходоров подсознательно сунулся под колеса. И очень закономерно, что случилось такое не потому, что он был погружен в глубокую задумчивость это было слишком бы пресно, да и в самом деле случайностью. И не под гнетом тяжелого стресса, что тоже было бы простительно. А в состоянии эйфории, вызванной очередным приступом самолюбования… Сказать бы «Бог наказал», но разве Господь был в тот день судьей бородатому ничтожеству, которое было фатально обречено на исчезновение из этого бренного мира?
Он тихо рассмеялся. Нет уж, не Бог был судьей писателю Ходорову… Судьей был он, человек, валяющийся на тюремной койке в одиночной камере номер семнадцать.
Судьей. Прокурором. Свидетелем. И, наконец, исполнившим приговор палачом.
* * *
…Лязгнула дверь.
— Сидоров! Давай выходи!
На допрос? Наконец-то! Вот и дождался.
— Ну, быстро, быстро на выход!