Двух минут, которые мне пообещала Люся, было более чем достаточно, чтобы спуститься по лестнице в вестибюль и, выйдя из здания, завернуть за угол.
Теперь — сто шагов до трамвая, а машины сюда уже с неделю не заворачивают — очередной ремонт дороги… Так-то, мой Джига!
В два часа Марьяна у больницы не появилась… Я был у въезда на территорию Пироговки уже в двадцать семь минут второго и не отходил от распахнутой решетки ни на шаг, чтоб ненароком не прозевать ее. В сравнении со вчерашним сегодня было вполне терпимо, даже на солнцепеке. Тротуар, зажатый с обеих сторон киосками и прилавками-раскладушками, кишел пестрым людом, что-то покупающим, приценивающимся и просто разглядывающим заморские фрукты, ранние помидоры, сосиски, зацеллофаненные ломти грудинок, соки, шампуни, массажные щетки и прочую дребедень. От покупки каких-нибудь апельсинов старушке сам я решил пока что воздержаться: успеется, неизвестно, придет ли еще Марьяна.
В два десять я прошел в больничный двор и сел на лавочке наискосок от входа в корпус с табличкой «Приемный покой», рассудив, что Веру Семеновну — вроде бы так ее называла Марьяна? — навряд ли перевели отсюда. О какой-либо операции речи не было, с ушибами больные просто лежат. Млеющий на солнышке старикан в жеваной полосатенькой пижаме подсел ко мне, пытался заговорить и отстал.
Марьяна не появилась. Я взглянул на часы: два двадцать… Тоскливое раздражение — то ли на нее, то ли на себя, не поймешь — подбиралось из глубины груди к горлу, словно позыв тошноты…
Белоснежный, по-лягушачьи приплюснутый «сааб» медленно проплыл мимо моей лавки и притормозил прямо напротив входа. Плечистый молодой человек в затемненных очках и черной трикотажной рубашке вышел из машины, быстро обошел ее и открыл заднюю дверцу. Я равнодушно следил, как он принимает от кого-то сидящего в салоне цветной пластмассовый пакет с ручкой, как помогает выйти из машины изящной женщине в мини-юбке. Когда она, выйдя, распрямилась и подняла голову, мое безразличие испарилось вмиг: это была Марьяна!..
Я судорожно вцепился пальцами в сидение, но не вскочил, не окликнул ее. В темноте салона смутно белела рубашка еще кого-то, кому она кивнула и прощально махнула рукой. Взяв из рук водителя тяжелый пакет, она направилась к ступенькам, ведущим в приемный покой. Сверкающий, как Эльбрус на солнце, «сааб» чуть проехал вперед, развернулся и бесшумно покатил к воротам.
Я не пошел следом за Марьяной в больницу. Я был слишком ошеломлен. Лимузин суперкласса — и это, казалось бы, обиженное жизнью существо, которое я, кретин, уже успел столько раз мысленно пожалеть… Никак они не вязались друг с другом. Вряд ли это был случайный «левак», которым она, опаздывая, воспользовалась. Галантность парня в черной рубашке совсем не походила на оплаченный сервис. Тот, невидимка, что остался в салоне, не иначе хозяин машины. А может, и ее, Марьяны?.. «Жизнь наша гроша ломаного не стоит», — вспомнилось вдруг мне. Неужели и она, моя Марьяна, чем-то повязана с обладателями грязных капиталов, с какой-то криминальной средой?