— Чего тебе, Пепито? — спросила она.
— К черту Пепито!.. Меня зовут дон Баррехо, а не какой-то там Пепито. Сколько раз тебе, женщина, напоминать, что я гасконский дворянин?
— Пепито, муженек, нежнее.
— Оставь это имя для Севильи.
Человек, так говоривший, был худющим верзилой. Энергичное лицо его украшали свисающие усы с проседью, что плохо соответствовало традиционному облику трактирщика. Он стоял на своих длинных ногах прямо перед столом, за которым сидели полдюжины метисов, присосавшихся к большим бокалам мецкаля.[1] Сероватые, со стальным блеском глаза трактирщика смотрели в клочок бумаги.
— Прочти-ка это, Панчита, — он протянул жене листок. — В Гаскони так не пишут, гром и молнии Бискайского залива!..
Трактирщица взяла письмо и окинула его взглядом.
— Карамба![2] — сказала она. — Я ничего не понимаю.
— Боже, как глупы эти кастильцы!.. — потянулся на своих ходулях трактирщик. — А ведь здесь говорят на чистейшем языке Великой Испании!
— А в Гаскони? — рассмеявшись, спросила прекрасная брюнетка. — Разве в твоей стране, Пепито, нет дураков?
— Оставь в покое Гасконь, страну особую, где взрастают только забияки.
— Как скажешь, муженек, только я не могу понять, что здесь написано.
— Разве ты не видишь? Или ты ослепла? Ко… ко…
— А после? Может быть, ты, дон Баррехо, что-нибудь понимаешь?
— Tonnerre!..[3] И я ничего не понимаю!
— Кто тебе принес это письмо?
— Мальчишка-индеец, и, по-моему, он не служит на почте.
— Эх, дон Баррехо!.. — перешла на крик Карменсита, подбоченившись и гневно посмотрев на мужа. — Верно какая-нибудь иностранка назначает тебе свидание? Не забудь, что кастильские женщины всегда носят на груди кинжал!..
— Что-то я никогда его у тебя не видел, — улыбнулся трактирщик.
— Значит, я хорошо его прячу.
— Тогда у меня еще есть время, и мы можем спокойно заняться расшифровкой этих каракулей. Tonnerre!.. Ко… ко… Черт побери всех этих американских попугаев!..
В этот момент дверь отворилась, и в трактир вошел человек, плотно закутанный в просторный плащ, с которого ручьями стекала вода, потому что как раз в это время на Панаму обрушился страшнейший ливень, сопровождаемый ударами грома и блеском молний.
Вошедший представлял собой типичного искателя приключений. Он был уже не молод, потому что его борода и усы почти совсем поседели, а высокий лоб избороздили глубокие морщины, которые плохо скрывала широкая фетровая шляпа с перьями. Очень высокие сапоги из желтой кожи были странным образом подрезаны у верхнего края, а на боку авантюриста висела шпага.
Он направился к маленькому столику, распахнул плащ, под которым открылся богатый камзол из тончайшей ткани, украшенный золотыми петлицами, скинул шляпу, грохнул могучим кулаком по крышке стола и закричал: