— Вы здесь один живете? — спросила я.
Он уставился на меня своими скорбными глазами.
— Смотря что вы под этим подразумеваете, — отозвался он.
— Да, конечно, — вежливо сказала я.
Я пошла через комнату, пытаясь сохранить свою профессиональную доброжелательную манеру, но не слишком ловко пробираясь между предметами, разбросанными по полу; я направлялась к лиловому креслу — единственному, в котором не лежала куча бумаг.
— Туда не садитесь, — предостерег хозяин, стоя у меня за спиной. — Это кресло Тревора. Он был бы недоволен, если б вы сели в его кресло.
— А можно мне сесть в красное?
— В красное? — повторил он. — Это кресло Фиша. Он был бы не против. Во всяком случае, я думаю, что он был бы не против. Но там полно его бумаг, и вы можете их перепутать.
Сев на эти бумаги, я никак не привела бы их в больший беспорядок, чем тот, в котором они уже находились; однако я промолчала: меня занимала мысль, что Тревор и Фиш — возможно, два воображаемых партнера по играм, придуманных этим мальчиком. И еще я подумала, что он, наверное, соврал про свой возраст. В полумраке гостиной ему можно было дать не больше десяти лет. Он торжественно смотрел на меня, немного сутулясь, держа руки сложенными на груди.
— Значит, ваше зеленое.
— Да, — сказал он, — но я сам не сижу в нем уже недели две. У меня там все разложено по порядку.
Мне хотелось подойти и посмотреть, что у него там разложено, но я напомнила себе, зачем пришла сюда.
— Где же мы сядем?
— На полу, — сказал он. — Или в кухне, или у меня в спальне.
— Ну нет, только не в спальне, — поспешно сказала я.
Я снова пересекла усыпанную бумагами гостиную и заглянула в кухню. Меня приветствовал резкий запах; в каждом углу, как видно, стояли пакеты с мусором, поражало также обилие больших кастрюль и чайников, причем не все они были чистые.
— По-моему, в кухне негде, — сказала я.
Я нагнулась и начала сдвигать бумаги с ковра — словно ряску на пруду.
— Зря вы это делаете, — сказал он. — Тут есть и не мои бумаги, и вы все перепутаете. Пойдемте лучше в спальню.
Он вышел в коридор и исчез в дальней двери. Мне пришлось последовать за ним.
Спальня представляла собой вытянутую коробку с белыми стенами, такую же темную, как и гостиная: здесь тоже были опущены жалюзи. Кроме узкой кровати, тут стояла только гладильная доска с утюгом, шахматная доска с несколькими фигурами, пишущая машинка на полу и картонная коробка — очевидно, с грязным бельем, — которую он сразу сунул в шкаф. Он набросил на мятую постель серое армейское одеяло, залез на кровать и уселся в углу, скрестив ноги. Включив лампу над кроватью, он достал сигарету из пачки, положил пачку в задний карман штанов, закурил, спрятал сигарету в сложенных вместе ладонях и неподвижно застыл, точно тощий божок, курящий фимиам самому себе.