Уна пришла сюда утром, сразу после завтрака, чтобы побыть одной. Оставаться наедине с матерью было ещё тяжелее, чем видеть слуг. Она захватила из библиотеки книгу (почти наугад, в поисках чего-нибудь простого и успокаивающего, сняла с полки "Поверья о травах целебных и ядовитых" Эннера Дорелийского - в довольно корявом переводе), но вскоре поняла, что без конца перечитывает одну и ту же строку.
Духота последних дней чуть отступила, но Уна всё равно ждала тени. Похороны прошли позавчера, а что было вчера - она и не помнила толком. Хотелось раствориться в ветре, в булыжниках стены вокруг замка, в пыльной тёмно-зелёной листве - раствориться и не думать.
Или хотя бы думать поменьше.
Потому что никакая задачка, никакой заковыристый вопрос или лабиринты философских трактатов не могли сравниться с тем, что встало перед нею сейчас. То, что случилось, не умещалось ни в голове, ни в сердце.
Медленно, осознанно шагая по дорожке, Уна подбрела к одной из осинок. Кажется, что-то старческое появилось в её походке - раньше она так не шаркала... Уна привалилась затылком к серому стволу, закрыв глаза; книга всем своим мясистым весом стиснула палец, которым она заложила страницу. Ей нужно проговорить это про себя. Она должна повторить ещё раз. Нельзя (да и смысла нет) бежать от правды.
Итак, они (какие они?..) убили Риарта. И дядю Горо. А отца добила давняя хворь.
И, если верить навеянному магией сну, он не был ей отцом.
Она совсем одна. Точнее, они с матерью одни - одни во всём Обетованном. Лицом к лицу с неизвестным врагом. Возможно, с самим наместником Велдакиром, который за что-то ополчился на семью Каннерти.
Но так ли уж важно это, когда есть вещи пострашнее?.. Отец никогда больше не поцелует её в лоб на ночь своими сухими губами, и не окинет любовным взглядом гобелен со сценой поединка напротив своей тюрьмы-кровати, и не попросит слабым голосом подать ему воды со столика. Басовитый смех дяди Горо больше не будет сотрясать стены обеденного зала; дядя не подхватит Уну на руки, вернувшись из Академии или Меертона; не будет с солидным видом обсуждать с соседями достоинства и недостатки нового помёта гончей суки...
Не будет - не станет - никогда больше. Осины своим упрямым шелестом повторяли над ней то же самое; как жестоки, оказывается, их тонкие ветви!
Наверное, уже близился полдень, когда Уна вдруг ощутила, что ей трудно дышать от слёз, а горло точно сдавил железный обруч. Она ни разу не расплакалась при матери - не могла... Ну что ж, лучше осиновой аллеи места для этого и не придумать.