– Сюда, товарищ, – позвал адъютант.
Зайцев потащился за ним. Маркин вел облезлыми, давно не метенными коридорами. Валялись клоки соломы. «А дисциплина-то хромает», – подумал Зайцев, у которого армейские коридоры вызывали банальное представление о чем-то вылизанном до блеска.
Породистое надменное лицо Радзиевского не выходило у него из головы. Видел он его где-то раньше, что ли, хмурился Зайцев.
Адъютант обернулся. Принял хмурое выражение на свой счет. Ответил улыбкой. А глаза нервные.
«Товарищ Баторский, я вижу, приказ отдал исключительно ясный», – понял Зайцев.
Потом были еще лица. Все разные: широкие, узкие, скуластые, горбоносые, породистые, простецкие. И все похожие: молодые, обветренные и загорелые, привычные к свежему воздуху. Слова они говорили тоже почти одни и те же: «любили», «мало знали», «всего год вместе», «первоклассный специалист».
«Двадцать три богатыря, в чешуе, как жар, горя», – подумал Зайцев, поняв, что уже перестает их различать. А дядька Черномор, Баторский, однако, успел распорядиться. Двадцать три богатыря встали как один – сомкнув ряд чешуей наружу. Попросту говоря, дружно врали.
Слова сыпались шелухой, и Зайцев лишь ловил редкие даже не крупицы правды, а пылинки, указывающие: правда где-то здесь, близко и далеко одновременно. Чуть сжалась челюсть, чуть напряглась спина, чуть дрогнул голос, запинка некстати…
Зайцев не был разочарован. И когда услышал, что восемь курсантов на учениях в Сиверской и будут в казарме только поздно вечером, с облегчением ощутил, как налиты тяжестью его ноги, как утомлен мозг.
– Хотите подождать? – безразлично уточнил адъютант. А сам даже не сбавил шаг.
– Значит, не сегодня, – сказал Зайцев. Тот так же безразлично кивнул. Но Зайцев уловил на его лице облегчение.
– Прикажете вывести?
– Идемте.
И опять коридоры.
Зайцев размышлял на ходу, ступая по прямоугольникам света и тени. Радзиевский, конечно, прав: пуля дура. Но товарищ Баторский отнюдь не дурак. Что творилось под этим черепом, просторным, чисто выбритым и даже, кажется, натертым до блеска замшевой тряпочкой, как дорогой биллиардный шар? Бог весть.
Заслужил же он этот свой воротник. Как-то. Не за усы.
Зайцеву искренне хотелось понять, что двигало Баторским. Он попробовал войти в его мысли – как входишь руками в рукава чужого пальто.
Ведь не бежал же Баторский после революции. Не подался в Белую армию. Почему? Ответов было много, слишком много. Все казались верными.
Неужели правда, как сказал скромный, пьющий, несчастный ветеринар Кольцов, это с самого начала было согласие – любовное, осознанное, искреннее? «Мы, настоящие боевые, с самого начала были за революцию».