– Попробуем?
Она не ответила. Может, знак согласия. Он чуть ворохнул папкой, пристраивая ее удобнее. Дернул за шнурки. Чтобы раскрыть.
И вдруг косы плеснули. Мария Петрова изо всех сил ударила по папке снизу. Фотографии прыснули, разлетелись. Зайцев успел перехватить ее руку – а другую свою, с ножницами, поднял повыше. Потом быстро сунул ножницы в карман. Она вцепилась в рукав. Самый Чистый Пиджак Советского Союза предательски хрустнул. Под ногами скользили снимки. Лицо ее было искажено, она боролась бешено, тяжело дышала, но не издавала ни звука. Он одновременно пытался и унять ее, и не причинить боль. И с ужасом понимал, что причиняет.
Он все-таки толкнул Петрову. Она упала лицом на подушку и горько, как ребенок, заплакала.
Он сел на краешек кровати. Хотел погладить ее по голове. Но не смог. Подумал: ей противно. Все мужчины как таковые противны. Сжал пальцы. Опустил руку в карман. Ощутил холодок ножниц.
– Мария Николаевна.
Плач.
И тогда он сказал совсем не то, что собирался:
– Сядьте только прямо. Я остригу.
Она поднялась не сразу. Промокнула лицо краем простыни. Тяжело, как дети после плача, вздохнула.
– Это неправильно, – все-таки сказал он.
– Это правильно.
Он увидел, что девочки с окраины больше нет – лицо было не круглым. Оно было жестким.
– Только учтите: без глупостей.
Она кивнула, комкая в руках угол простыни.
– И не вертитесь.
Она шмыгнула носом.
– Одно движение – и стоп. Ясно?
Он осторожно взял косу в руку. Ему почему-то казалось, что она будет холодной. Она была теплая. Ножницы сперва не брали.
– Надо распустить, – в нос сказала Петрова, потянула вниз бантик.
– Справлюсь. Только без обид потом. Не ателье.
Изобразила улыбку – чуть двинула уголком зашитых губ.
Ножницы вгрызались неровно. «Просто режешь веревку», – говорил себе Зайцев. И хотя понимал, что быть такого не может, все равно ему казалось, что режет – по живому, что Петровой – больно. Коса соскользнула на пол. Петрова с отвращением, как дохлую змею, толкнула ее ногой под кровать.
– Режьте, товарищ. Надо. Правильно.
Зайцев бережно взял в руку вторую – еще живую – косу.
* * *
В кабинете он снял трубку.
– Разговорил? Показала? – удивленно зашуршал голос Самойлова. Искренне: – Ну молодец, Вася. Высидел. Давай, пишу. Погоди, только лист заправлю.
Зайцев слушал хруст рычага. Треск заправляемой бумаги с копировальными листами. Слушал стук – Самойлов набирал стандартное начало документа.
А сам все листал, перебирал снимки.
Кого? В самом деле: кого? Сам Ломброзо махнул бы: всех. Сросшиеся уши, низкие лбы, кособокие, свернутые, непропеченные лица, слишком широкие переносицы. Выбирай не хочу.