— Ничем, мисс Моут, — сказала я.
— Чушь! Ты дергала ручку двери в мою лабораторию. Я тебя видела.
Ее глаза не отрывались от моих ни на секунду, и сейчас в их уголках появились морщинки, как будто ее забавляет мысль о том, что она загнала меня в особенно хитроумную ловушку.
— Я… я просто смотрела…
— Ты шпионила за мной! Признавайся!
— Нет, мисс Моут. Я просто смотрела на черепа.
— У тебя особенный интерес к черепам? В этом дело?
Я могла бы сказать правду и ответить «да», но не стала. На самом деле я с ума схожу от черепов, но вряд ли сейчас подходящее время в этом признаваться.
— Я никогда раньше не видела американского лося, — объяснила я, и моя нижняя губа чуть дрогнула. — У нас в Англии их нет, видите ли, и…
Ее рука задвигалась словно отдельно от тела, подняла бабу и налила чашку дымящегося чаю: судя по запаху, валерианового.
Я воспользовалась моментом, чтобы сменить тему.
— Я Флавия де Люс, — объявила я, как будто это все объясняет. Может быть, ей уже обо мне вкратце рассказали и упоминания моего имени окажется достаточно. И добавила, почти желая, чтобы это было правдой: — Новенькая.
— Я прекрасно знаю, кто ты такая, — ответила она. — Ты дочь Харриет де Люс, и могу тебе сказать, что это отнюдь не способствует таянию льда между нами.
О! Я бы могла такого ей наговорить, сказать столько замечательных острот.
Но я прикусила язык.
От страха?
А может быть, так и начинается зрелость?
— Да, мисс Моут, — сказала я, и, кажется, это был правильный ответ.
Многое в малом.
Multum in parvo.
— Я учила твою мать, — заявила она, продолжая буравить меня взглядом. — И буду учить тебя.
Это обещание? Или угроза?
— Да, мисс Моут, — чинно ответила я.
Когда ты на передовой, приходится учиться быстро, пусть даже для того, чтобы сразу сдаться.
Или притвориться, что сдаешься.
Скрипнув шинами по дереву и ухватившись за колеса, она развернулась и покатила прочь, уменьшаясь с каждой секундой, как персонажи в конце мультфильма, а потом и вовсе исчезла.
Мне послышалось или в конце коридора действительно раздался хлопок?
Кажется, это Аристотель первым сказал, что природа не терпит вакуума. Прочие, как-то: Гоббс, Бойль и Ньютон, — взобрались на трибуну Аристотеля намного позже. Но несмотря на их гениальный коллективный мозг, эти блестящие джентльмены были правы лишь отчасти. Природа и правда не терпит вакуума, но в равной степени она не терпит и давления. Если задуматься хоть на секунду, это становится очевидным, не так ли?
Предоставьте природе вакуум, и она попытается его заполнить. Дайте ей давление в каком-то месте, и она попытается разредить его. Она вечно стремится к равновесию, которого ей не суждено достичь; и она никогда не довольна тем, что имеет.