Я сглотнула.
— Ты готова? — жизнерадостно поинтересовалась она.
Я кивнула, все еще не в состоянии подобрать слова.
— Отлично, — кивнула она, — тогда приступим.
Я затаила дыхание. Последовало великое молчание, посреди которого я слышала, как вращаются невидимые колеса Вселенной.
— Эмиль Фишер, — неожиданно произнесла она. — Что ты можешь о нем рассказать?
— Профессор химии в Эрлангене, Вюрцбурге и Берлине, — выпалила я. — Получил Нобелевскую премию в 1902 году.
— И?
— Он был гением! Он доказал, что розанилиновые красители получаются из трифенилметана.
— Да?
— Он первым определил химический состав кофеина и мочевой кислоты. Синтезировал фруктозу и глюкозу и разработал проекционные формулы для стереоизомеров, что независимо подтвердило теорию Вант-Хоффа об асимметричности атома углерода и открыло путь к изучению ферментации — декомпозицию!
— Продолжай.
Продолжать? Я только начала.
— Он также выяснил, как протекают химические белковые реакции в живых организмах и то, что кофеин, ксантин, гипоксантин, гуанин, мочевая кислота и теобромин происходят от одного и того же азотистого вещества — пурина.
— Теобромин?
— C>7H>8N>4O>2. Его название означает «пища богов».
— Это все?
Я отчаянно хотела процитировать то, что отец Эмиля Фишера однажды сказал о сыне: «Мальчик слишком туп, чтобы стать деловым человеком; пусть идет учиться», но решила не перегибать палку.
— Что ж, — добавила я, робко улыбнувшись, — дома в Англии у меня есть его фотография с автографом. Он и мой покойный дядюшка Тар были большими друзьями.
Мисс Баннерман улыбнулась и прикоснулась к моей руке.
— Ты прошла, Флавия де Люс, — объявила она.
Вот оно как обернулось. Отныне я буду регулярно посещать уроки химии с пятым и шестым классами. Для меня разработали хитрое расписание, которое позволяло мне, если быстро бегать, успевать впритык на все занятия. Все равно что путешествовать на поезде с пересадками продолжительностью в секунду на каждой станции.
— Ты справишься, — сказала мне мисс Баннерман и была права.
Дни шли, и я поймала себя на мысли, что с нетерпением жду этих безумных рывков между классами. Каким-то неясным и необъяснимым образом они заставляли меня чувствовать себя нужной.
Мое присутствие требовалось здесь, сейчас, в этот самый момент, а потом внезапно — в каком-то другом месте, и я неслась туда.
Ван Арк начала называть меня Молния де Люс, но я ее не поощряла. «Школьные прозвища пристают как банный лист, — однажды сказала мне Даффи. — Некоторых стариков кладут в гроб, а их друзья все равно продолжают называть их Липучка или Дубина».