– Что значит воробей?
– Зовут меня так, – обрадовался я тронувшемуся льду и поскорее выдал ему все историю происхождения моего имени.
– Пф, – фыркнул хозяин глаза в конце, но уже более доброжелательно.
– А тебя как зовут? – поинтересовался я.
– Женя, – ответил он, помедлив. – Просто Женя, без историй.
– Это тоже хорошо, – сказал я и выглянул в окно.
Рядом со мной наконец отбросили одеяло, и Женя сел в кровати, вытирая лицо ладонями. Потом он тоже выглянул в окно, и я знал, что мы оба смотрим на капли дождя, виднеющиеся в свете фонаря.
– Я вообще никогда не плачу, – сказал Женя, и я с готовностью закивал, как будто ничего другого и подумать не мог. – Просто все тут надоело. Эта дурацкая астма надоела. И нейродермит, и вся эта гадость проклятая. – Я украдкой посмотрел на его расчесанные, потрескавшиеся руки.
– Давно ты уже тут? – спросил я.
Он пожал плечами.
– Неделю где-то. Какая разница: тут один день, как десять там. – Он слегка протянул подбородок к окну. – Теперь мама сообщила, что меня хотят отправить в какое-то захолустье белорусское.
– Белорусское?!
– Да, – скорбно сглотнул Женя. – Прям в Беловежскую пущу, блин.
– Так там, наверное, красиво, раз про нее песни пишут, – неуверенно предположил я.
– Это я образно сказал, – закатил глаза Женя. – Дараганово какое-то. Так эта дыра называется.
Я не знал, что на это ответить. В такой ситуации я бы тоже расплакался. Даже в тринадцать лет.
– Интернат там какой-то, – добавил Женя. – Лечебный.
– Так, может, и вылечат? – встрепенулся я.
– Скорее я там просто помру в одиночестве, – еле слышно отозвался Женя.
Я испуганно уставился на него. Такое нельзя было говорить.
– Такое нельзя говорить, – строго сказал я.
Женя взглянул на меня с вызовом.
– Почему нельзя?
– Потому что… – начал я, но запнулся. Я и сам толком не знал почему. – Просто нельзя.
– Потому что страшно?
– Может быть, потому что страшно.
Женины черные глаза бегали по моему лицу, и мне стало не по себе.
– Ты же сам тут без сознания валялся, – ухмыльнулся Женя. – Как бы тебе не очень хорошо, значит, было. Привезли тебя полуживого, говорили, что еще чуть-чуть и опоздали бы. Что, неужто не думал ни разу о смерти?
Мне вспомнились грязная земля нашего двора и крупные капли дождя, и перепуганное лицо Василька. И настигающая меня темнота, и камни на груди. И я с некоторым изумлением понял, что…
– Нет, не думал. Даже когда я чувствовал, что совсем задыхаюсь… Я ни секунды не думал о том, что могу умереть.
Женя так зловеще сощурил глаза, что мне показалось, он сейчас схватит меня за горло.
– То есть смерти нет, – с горечью проговорил он. То ли это было утверждение, то ли вопрос. – Ты умираешь, но смерти нет.