С Хайдаром, двоюродным братом интересовавшего меня главы контрабандистского синдиката, меня свели наши ребята, работающие по Таджикистану. Хайдар, сам в свое время промышлявший контрабандой наркотиков, в какой-то момент засветился, попал на крючок и был завербован со всеми потрохами.
Наша первая встреча состоялась в какой-то дыре на окраине города, в доме, выкрашенном светло-желтой облупившейся от времени краской. Хайдар, впервые увидев меня, двадцатилетнюю, настроенную решительно, но, вероятно, все же очень юную и неопытную на вид, не удержавшись, разразился смехом, несмотря на присутствовавшую в помещении военную охрану.
— Тебя как сюда занесло, дочка? — скаля желтоватые зубы, с сильным акцентом обратился ко мне он. — Что, хочешь попасть в дом к Маджуду? Да от тебя там мокрого места не останется в два счета.
Один из моих ребят сделал быстрое движение к Хайдару, и я, мгновенно сообразив, что он собирается его ударить, перехватила его кулак.
— Не нужно! — коротко скомандовала я. А затем, стараясь говорить спокойно и убедительно, продолжила: — Вы же понимаете, что у вас нет выбора. Вы должны провести меня на свадьбу. В качестве вашей гостьи, родственницы, как угодно.
— Да какой гостьи? — вскинулся он. — Никаких русских гостей на свадьбе брата быть не может. И родственники у нас общие. Что я скажу, что ты с неба свалилась? И потом, ты себя в зеркало видела? Какая ты таджичка? А разговариваешь как? Нет-нет, нечего и думать, я еще жить хочу…
Тогда я в одно движение преодолела разделявшее нас расстояние и приставила к его виску пистолет.
— Жить ты будешь очень недолго, если откажешься сотрудничать, — негромко произнесла я.
Хайдару вовсе незачем было знать, что я впервые угрожала оружием человеку и что внутри у меня все замирало от страха. Не знаю, удалось ли мне выглядеть убедительно, или тертый таджик сообразил, что дом окружен моими людьми и, если он будет артачиться, ему все равно не уйти. Так или иначе, после моего выступления он стал сговорчивее.
— Хорошо-хорошо, я тебя понял. Выдам тебя за свою новую жену.
— Отлично, — медленно произнесла я. — Видишь, соображаешь же, когда хочешь.
— Но как с лицом быть? И с речью? — не унимался он.
— Скажешь, что я немая, — внушительно заговорила я. — Ты взял меня в диком горном кишлаке, заплатил большой выкуп. К городским обычаям я не привыкла, хожу в парандже, лица не открываю даже женщинам.
— Да у нас же суннитская семья, не шиитская, — возразил он. — Какая паранджа?
— Значит, будешь рассказывать о-очень убедительно, — отрезала я. — Ни один человек в доме не должен видеть моего лица, я не открою его даже на женской половине. Твоя задача сделать так, чтобы меня оставили в покое.