— Ох, как он на нее орал! «Ты, говорит, научила его красть голубей, потому что от этого тебе доход. А не подумала о том, что начнет с ремешка, а там и коня украдет! Для меня это срам, что мой племянник — уличник! Не позволю, чтобы ты из него еще и вора сделала!» Вежбова кричит в ответ: «А где же ты, сударь, до сих пор был?» А он отвечает: «Что же, или у меня своих детей нет? Брат беспутный, всю жизнь гуляет, а я работаю как вол да еще должен о его детях заботиться, обузу такую на себя брать? Ну, да ничего не поделаешь — возьму хлопца. Пусть учится по воскресеньям, а в будни прислуживает у меня в кондитерской».
То, что Владек рассказывал сейчас, он подслушал, притаившись под окном, после того как слез с крыши, и тотчас помчался в овраг, чтобы сообщить обо всем Марцысе.
Рассказал и замолк. Минуту назад он хотел бежать наверх, а сейчас что-то словно приковало его к этой сырой траве, на которой так часто сиживал он днем и спал ночью, к этой зеленоватой воде, которой столько раз поверял свои горести и мечты нищего, заброшенного ребенка, к этой черноглазой и рыжеволосой девочке, которую он столько раз вытаскивал из пруда и нес по крутому склону наверх, с которой делил свою скудную еду и ночевал в овраге, где укрывал их белый туман и сторожили золотые звезды, девочке, которую он учил взбираться на крышу и деревья, отыскивать среди ветвей птичьи гнезда, а в траве — зеленых лягушек, которая пела ему песенки и рассказывала занятные сказки, с которой они вместе просили милостыню и сетовали на свою горькую долю, крали голубей и мечтали о счастливой, богатой, чудесной жизни…
Он не мог уйти, оставить эти места и эту девочку, чье личико, облитое слезами, белело на фоне темных деревьев, как облатка святых даров.
— Владек! — шепнула она.
— Ну? — спросил Владек дрожащим голосом. Чувствовалось, что ему хочется плакать.
— Что же будет?
— Ты о чем?
— Что же будет… когда тебя не будет?
Владек не ответил, потому что в эту минуту в овраг донесся голос дяди, звавший его. Он вскочил на ноги и в одно мгновение взобрался по тропинке наверх. Марцыся птицей пролетела среди травы и кустов и помчалась за ним. Она добежала до хаты в ту самую минуту, когда кондитер взял Владка за руку и, что-то ворчливо, но беззлобно говоря ему, повел его по дороге к мосту — туда, в город, где кресты на костелах и окна домов еще горели в последних лучах заката.
Она стояла как вкопанная, опустив руки, ее босые ноги тонули в высокой траве. Красный луч зари скользнул по окаменевшему лицу, заискрился в черных, широко раскрытых глазах.