Жива ведь?
Кто-то гладил меня по голове, вокруг гомонили люди, пытаясь выяснить, все ли со мной в порядке.
Я не знала сама.
Потому что вторая вещь, которую я увидела, была фатальной. Необъяснимой. Нереальной и глупой, потому что так не бывает, не должно быть…
Люди, пусть и пророки хищных, не должны знать такого. Потому что как же теперь жить? Как верить? Как принять будущее, когда знаешь страшную правду?
Принять свою смерть…
Темно.
Глаза закрыты, но я все равно чувствую темноту, ощущаю, как она липнет к коже. Пачкается.
Горло болит от криков, и при выдохе из него вырываются хрипы. Тело онемело от судорог, и теперь кончики пальцев неприятно покалывает. Сами пальцы, как и остальные части тела расслаблены. Сил нет ни на что.
Холод осторожно касается лица, лаская его медленно падающими снежинками. Изредка виска касаются губы — так же невесомо, едва ощутимо, но в отличие от снега, они дарят тепло. Воздух сладок… Свежо — не то, что в доме, где стены съезжаются, и потолок готов раздавить в любую секунду. Помню, внутри я тут же начала задыхаться, и Эрик вынес меня на улицу, спрятал в укромном уголке сада скади.
Глаза открывать не хочется. Голова болит и, кажется, я растворяюсь в этой пульсирующей боли. Даже ладонь на лбу не спасает — приглушает боль, но не приносит избавления. Впервые.
Поэтому я не двигаюсь и притворяюсь, что сплю. Впрочем, не только поэтому. Если открою глаза, со мной заговорят. Последуют вопросы, на которые нужно будет отвечать, а я впервые растерялась, имею ли право. То есть, как вождю, я обязана сказать Эрику о видении. Должна. Непременно.
Даже мысленно это «должна» звучит фальшиво. Я знаю, что за этим последует — золотая клетка, несколько слоев защиты и иллюзия безопасности. Возможно, это даже поможет. Спасет меня. Изредка ловлю себя на мысли, что сама готова в эту клетку влезть. Только вот…
Барт.
Он с первого дня нашего знакомства говорил о моей цели. О том, что я должна уйти от сольвейгов во внешний мир, построить здесь жизнь, обучиться использовать свой кен, стать сильнее. А потом, перед смертью, он учил меня… Печать и…
Знал ли?
Знал. И готовил с самого начала. Иначе на кой мне уметь ставить печать? Слова Лив все еще отчетливо звучали в голове: только тот, чья жила порвется…
Вспоминать не хотелось. Даже мимолетные касания воспоминаний о видении, далекие отголоски, превью несвершившегося усиливали боль.
Поэтому я застыла в настоящем, пытаясь мысленно остановить время. Будущего не хотелось. Никакого. Совсем.
Меня качали на руках, как ребенка. Закутали во что-то мягкое и теплое, обняли, закрыли от всех невзгод мира. И если бы отпустили, не заметили, оставили в одиночестве со своими мыслями, я быстрей бы пришла в себя. А тут — разомлела. Расслабилась. Испуг плавно перерос в жалость к себе, из-под закрытых век потекли слезы, а их не заметить сложно.