— О моих интересах печешься? — примирительно заворчал Ляпаев. — Знаю я тебя. Иди, да впредь не забывай, кто ты тут есть, чтоб вольничать…
10
Путинные хлопоты побуждали Ляпаева частенько отбивать из Синего Морца на иные промыслы. После того как Андрей вернулся с Малыкского, хозяин засобирался туда сам: подоспело время приструнить плотового, да и попутно полюбопытствовать, кого это промысловый врач уложил в постель.
С утра наведался в конторку, прошелся с Резепом по выхода́м, распорядился, что к чему, и отбыл. На Глафиру даже вниманья не обратил, не то чтоб отъездное слово сказать. Она уже давно чует: насколько быстро новоявленный дядька проникся к ней заботой и вниманием, настолько спешно и поостыл к ней. Сегодняшнее утро — еще одно подтверждение ее догадке.
Глафира, памятуя, что всему есть причина, рождающая и слово и соответственно дело, терялась в предположениях, выискивая ту первоначальную точку, от которой началась новая полоса в ее жизни. Причинитель ее беспокойства — Мамонт Андреевич внешне был с ней ласков, не укорял ни в чем, но эта показная сторона не убаюкивала Глафиру: тяжелое детство, нищета и пренебрежение людей научили ее безошибочно определять меру искренности в их отношениях.
Пелагея виною тому быть не может, как родная она Глафире: и кусок послаще ей подсовывает, и к делам кухонным не подпускает. На днях и того больше удивила Глафиру: попросила Мамонта Андреича отрезы купить ей на летние платья.
— Девка на выданье, — увещевала она хозяина. — Ей нужны красивые наряды.
Глафира была в соседней комнатушке, за легкой дощатой перегородкой, оклеенной цветастыми обоями, и случаем услышала те слова. Дядька что-то промычал в ответ, но вроде бы не возражал.
Однако Пелагея — сама человек тут подневольный, и, стало быть, судьба Глафиры зависела лишь от Мамонта Андреича. А его угнетало ее присутствие.
Эта неопределенность подавляла Глафиру. Вспоминалась городская квартира, и хотя гнусное, но вольное житье, друзья, выпивка.
Желание выпить, слегка одурманить себя было настолько велико, что однажды утром, перед завтраком, она, пересилив стеснение, открыла дверцу горки, нацедила из графинчика стопку водки и выпила. И тут услышала шаги — в столовую шел Ляпаев. Убрать посуду в горку не было времени, и тогда Глафира шаганула навстречу дядьке, на пути распахивая на себе халат.
Они столкнулись в дверях. Мамонт Андреевич, увидев ее в халате настежь, не отвел глаза, а в молчаливом удивлении отшатнулся, отметив про себя, как за короткое время округлилось ее тело и что в нынешней Глафире никак невозможно узнать ту прежнюю сухопарую Леру.