— Нечего и думать, дядюшка, — продолжала озоровать Глафира. — Я в ином разе могу и больше затребовать.
— Хорошо-хорошо, будь по-твоему, — сдался Ляпаев. — Промысел так промысел. Жених-то кто, а? Андрей, что ли?
— Нужен он мне, интеллигентик несчастный.
— Он порядошный.
— На порядочных воду возят.
— Так-то оно так, только этим не попонукаешь. С виду вроде-ка щуплый — а твердый человек.
— Мне твердый ни к чему. Я сама хочу быть хозяйкой.
— С Резепом, что ли?
— Да.
— Ты его мало знаешь, Глафира. Могла бы лучшего найти.
— Лучшего в моем положении, дядюшка, искать трудно. Кому я такая нужна?
— Ну-ну… успокойся. С богатым приданым, да еще с промыслом, всяк возьмет. — Ляпаев чувствовал себя виноватым перед Глафирой и теперь даже радовался, что уступил ей. Подумал: «Прав Кисим, когда говорит про нее — шайтан девка. Шайтан и есть. Выдать бы, деваха, тебя поскорей, да и мотай-ка ты от меня. Резеп так Резеп. В конце концов, мне все одно. Не мне с ним миловаться…»
5
Илья не представлял себе, как он явится к Ляпаеву и будет что-то требовать от него. Сколько он себя помнит, Мамонт Андреич был для него человеком недосягаемым, всемогущим в своем положении, полновластным хозяином и вершителем судеб сотен людей. И не только Илья — умудренные жизнью старики молчали в присутствии промышленника, не смея ему перечить даже в малом.
И вот ему, Илье, вместе с Андреем и Иваном Завьяловым доверили мужики свое дело-нужду — вручить требования хозяину. Нужда нужде — рознь. И одно дело на другое не похоже. В жизни людей всякое приключается. Но такого в Синем Морце не случалось — чтоб хозяина принуждать. Можно было его не уважать, невзлюбить, не наниматься на его промысел, быть недовольным. Но чтоб понуждать — не приходилось.
Илья поначалу не поверил, что и его назначили посыльным.
Не с чего бы: и на слова коряв, и не хитер, и не удачлив. Но погордился собой — доверили все же!
Оттого-то почти и не спал ночь, а едва развиднелось — был на ногах. Он боялся оплошать, а потому уже в который раз в мыслях шел на промысел, заходил в конторку, где Ляпаев, по обыкновенью, собирал по утрам близких ему людей и говорил о деле. А вот дальше ничего путного у Ильи не складывалось. Не знал он, как и что говорить хозяину, как себя держать.
Андрей, проснувшись, приметил, что товарищ его сам не свой, понял причину возбуждения, увел разговором на другое, сказал озорное, первое, что на ум пришло:
— Илья, а ежели я женюсь, не прогонишь?
— Как можно, живи.
— Придется тебе с Тимофеем в задней ютиться, — не переставал шутить Андрей.
Илья принял разговор всерьез, покосился на спящего Тимофея, показал жестом: мол, мы его выпроводим. Шепнул: