Оттого-то, едва он прослышал о начале погрома Синеморского промысла, крикнул Илью, и они со всех ног помчались туда.
Они уже подбегали к изгородке, когда с угла задымила казарма. Черные завитки катились вверх по крыше, запах смолистой гари шибанул в лицо.
— Подожгли! — почти простонал Андрей. — Толпа неразумная…
Но клубы дыма вдруг сменились сизым водяным паром: кто-то тушил огонь — нашлась-таки умная головушка!
…Угрюмо толпились мужики, что-то невнятное кричали бабы, а Иван и Алексей Завьяловы в перепачканных сажей косоворотках метались меж рекой и казармой. Илья с ходу кинулся к воде, выхватив из рук какой-то бабы деревянный ушат.
— Таперча все, — остановил его Иван. — Почадит да и заглохнет. Вот архаровцы! Наворочали на свою голову. — Иван в досаде сплюнул и швырнул ведро. Оно, звякая дужкой, покатилось под укат, мягко коснулось воды и беззвучно ушло на дно.
Породил эту смуту, сам не предполагая, чем все обернется, Резеп. Хотел в противность Ляпаеву мужиков позлить. Когда он узнал от Глафиры, что Мамонт Андреич укатил в город неспроста — не только по делам промыслов, а и за подвенечным барахлом для Пелагеи, злоба удавкой подкатила к горлу. Думалось Резепу: тут огонь под боком тлеет, и еще неизвестно, чем вся эта заваруха завершится, а он, хрен старый, о венце замышляет. И с отцом Леонтием уже уговорку сделал о том.
Резепу, по прежним временам, конечно же наплевать бы и на Пелагею, и на Ляпаева тоже. Пущай бы и венчались. Но с появлением в Синем Морце Глафиры Резеп вроде бы в пай с хозяином вошел, ревниво присматривался к его дому и тому, что там происходило. По этой вот самой причине женитьба Ляпаева ломала Резеповы планы и виды на будущее. Обвенчается Ляпаев с Пелагеей, и одного захудалого промыслишка не дождешься. Устраивал плотового хозяин одинокий, с одной лишь единственной наследной Глафирой.
Злобствовал в то утро Резеп непомерно. Сказал мужикам, что хозяин укатил в губернию надолго и прибавки не будет ни копейки. От себя досочинил злонамеренно: может, и на лечебные Кавказские воды махнет, а чтоб утихомирить их, непокорных бунтовщиков, полицейских пришлет.
Тут и случилась взрывка. Неосторожные слова плотового искрой упали в толпу взмутчивых людей. Утомленные бездельем, а пуще того неуверенностью в успехе предпринятого дела и отсутствием ежедневного заработка, не умеющие управлять своим настроением, мужики вспылили, учинили погромление. И как Иван Завьялов ни уговаривал остепениться, как он ни стыдил товарищей своих, буйство толпы взяло верх над трезвыми доводами.