— Оно конешно. Не угол родной. Дома — и солома съедома. Давненько ты не появлялся в селе.
— Давно, — согласился Андрей. — Что нового там?
— Илюшка Лихач бабу на крещенье схоронил. Земля будто чугунная. Еле могилку сладили.
— Болела?
— Тяжелая была, ну и не разродилась. Так-то вот. — Резеп поторопил лошадь, помолчал и, вспомнив разговор с Яковом, братом Андрея, сказал: — Батя твой Торбаев промысел купил.
— Промысел? — Андрей не поверил услышанному.
— Ну! В люди выходит. — И трудно было понять, что было в голосе Резепа — уважение к ним, Крепкожилиным, или же насмешка.
То, что сообщил Резеп, было неприятно Андрею. Еще в те далекие годы, когда он не уезжал из Синего Морца, ему не то душе было скопидомство родителя. Работуха-мать, бывало, ургучила целыми днями в хозяйстве, а путного платья у нее не было — все до копейки откладывали, чтоб купить сети, бударки, снаряжение. А теперь, выходит, промысел приобрели. И Якова, знать, не выделили, а тому так хочется жить своим домом. Брательник весь в отца. Тоже копить будет. Пущай бы и жил отдельно, а то, чего доброго, не поделят нажитое, передерутся…
И вновь забеспокоился Андрей: как все в доме сложится с его приездом?
Так и ехали они втроем долгим зимним путем, то молчали, то перебрасывались словами, вели разговоры про общих знакомых из Синего Морца. Говорил больше Резеп. У него все было более или менее ясно. Андрей и Глафира помалкивали. Они начинали новую жизнь и плохо представляли, как она сложится. Лишь изредка Глафира бросала короткие взгляды на случайного попутчика.
Он нравился ей.
3
Посередке заснеженной улицы волостного села Шубино, переговариваясь вполголоса и осматриваясь по сторонам, двигалась небольшая толпа, человек десять мужиков. По пестроте одежды в них сразу угадывались люди нездешние, пришлые. На одних дубленые полушубки — иные в новых, другие в залатанных. Некоторые одеты в ватные фуфайки. А на одном — серый, в клетку, длиннополый бешмет с воротником на собачьем меху. На ногах мягкие, домашнего изготовления валенки, стоптанные за долгую дорогу.
У волостной управы мужики остановились. При виде богатого дома с резным фронтоном и высоким, пестро выкрашенным нарядным крыльцом они в нерешительности помялись. Но нашлись похрабрей, поднялись по крутым ступенькам, тронули дверь, но тут же попятились назад.
В дверях показался старик с голиком в руке и ведром — в другой. Он был высок, худощав. Но самым примечательным у него была борода — доской до самого пояса — и седые усы, густые, желтые от курева и вислые, как осенний, побитый морозами голенастый белотрав.