Он стал не торопясь вытирать грим, а я рассматривала несколько фотографий, висящих по стенам. На одной, где он был в одежде гусара, Ростовцев напоминал мне саму меня. Паша недавно меня фотографировал и послал фотографию. Такой же внимательный и чуть прищуренный взгляд, уголки губ приподняты в улыбке, но улыбки на лице нет… Уши такие же…
– Что там увидела интересного? – Ростовцев посмотрел на меня в зеркало, перед которым приводил себя в порядок. – Это очень старый спектакль. Больше тридцати лет шел, но сняли его, всё, устарел морально.
– У нас с вами, кажется, одинаковые уши, – негромко проговорила я.
– Да? Ну-ка иди сюда, поближе… – Ростовцев обнял меня, и мы вместе стали смотреть в зеркало на свои уши. – Вот. А ты говоришь – генетическая экспертиза. Сколько людей, столько и ушей. Одинаковых ушей у чужих людей не бывает. Таков у нас ответ, да? – Он посмотрел на меня и улыбнулся.
Я чуть отодвинулась, чтобы удобнее было смотреть ему в глаза.
– Да, – не очень уверенно ответила я, не понимая, кому мы должны отвечать. Он и я.
Я никогда не говорю «мы», не разрешаю себе. В детдоме поначалу это было удобно, за «мы» всегда можно было спрятаться, снять с себя ответственность, вину, обязательства… И в какой-то момент мне даже понравилось – можно раствориться, не чувствуя своего «я». А потом я поняла – получается, я часто делаю вместе со всеми то, чего никогда бы не сделала одна. Смеюсь над кем-то, тащу из столовой хлеб, пока кто-то отвлекает повариху, на чем-то настаиваю, не понимая, зачем мне это надо, вредничаю, подличаю…
В детдоме я, наверно, не была такой уж белой вороной, оригиналов у нас и без меня хватало, один Артем чего стоил. Но последние два года жизни там я никогда не примыкала «ко всем» лишь потому, что быть в толпе удобней. Мне, конечно, очень помогла Пашина любовь. Пашу побаивались – и не зря, он дерется до последнего, до победы, своей или чужой, не важно, и все знали, что меня лучше не трогать – не только потому что у меня острый язык, я молчу-молчу, а потом отрежу, но главное, из-за Паши. Правда, мне от Паши самой было столько неприятностей – из-за его ревности, из-за оголтелой несчастной любви.
– У вас есть нитки? – спросила я.
– Нитки? – удивился Ростовцев.
– Да, и иголка. Я хочу куртку зашить, она у меня по дороге порвалась.
– Сейчас…
Ростовцев выглянул, позвал какую-то женщину, которая собирала по гримеркам костюмы, она принесла мне иголку с ниткой, дружелюбно улыбаясь, даже предложила помочь. Я отказалась и быстро зашила себе куртку, прямо поверху, чтобы не задерживать Ростовцева, который уже собрался.