В самом сюжете пьесы был такой интересный психологический ребус, что его можно было бы разгадывать и размышлять над ним и без участия таких великолепных актеров, музыки, пения. Я никогда не слышала подобного пения – идущего откуда-то из самой души, из глубины, я не все слова поняла, хотя песни были и на русском языке, но они словно все перевернули во мне.
Три девушки сидели с краю на сцене, как будто на деревенской улице или на городской, но на самой окраине, где людей мало, а простору много, и пели все действие, никак больше не участвуя в нем. Иногда они пели, а другие актеры разговаривали, смеялись, ругались… Иногда во время их пения все поворачивались и смотрели на них. Кто-то подходил, садился поближе, подпевал, девушки улыбались ему. Это было необычно, совершенно непохоже на то, что я видела по телевизору, на то, что могла себе вообразить при слове «театр» и «спектакль»…
Мне так все нравилось, что когда все вышли кланяться, я чуть было не расплакалась, понимая, как это глупо, ведь плакать совершенно не от чего – пьеса вообще не предполагала таких эмоций, но спектакль тронул меня до глубины души. Хотя и непонятно чем. Всем. Музыкой, костюмами – простыми, красивейшими, светлыми. Три основных тона были в оформлении – светлый, как цвет выбеленного льна, еще светло-серый и ярко-красный.
Мне показалось, что Ростовцев увидел меня, поклонился именно мне. И это было невероятное ощущение, сказочное, волшебное.
Переполненная эмоциями, я прошла за кулисы к своему… дедушке. Да, дедушке. Теперь у меня есть не только какой-то ненастоящий папа, а дедушка.
– Ну как? – Ростовцев обнял меня.
– Мне очень понравилось! – искренне сказала я.
Ростовцев улыбнулся:
– Ты как, кстати, называть меня будешь?
– А как надо?
– Ну, даже не знаю… – засмеялся он. – Другие внуки зовут или просто дедом, или дедом Лешей… Как тебе больше нравится.
Я растерянно пожала плечами.
– Алексей Игнатьевич, наверное… Я пока не привыкла…
– Да чего уж тут привыкать! – Он поцеловал меня в щеку. – Ерунду не говори. Сейчас поедем к нам.
– К вам? – ужаснулась я. – В смысле?
– Конечно. А ты, что, собиралась сейчас возвращаться к себе?
Я успела рассказать Ростовцеву до спектакля о том, где я учусь, живу, что я поступила сама в училище, за что он очень меня похвалил.
Я пожала плечами:
– Ну, не знаю…
– Знать тут даже нечего! Глупости какие! Сейчас я разгримируюсь…
Он был уже переодет в свою обычную одежду. И никакого грима особенного я у него не видела.
– Что удивляешься? Так у меня же тон на лице, надо стереть. В сценическом свете иначе все лица плоские, бледные.