— Ты что ж не здоровкаешься, Саввушка? — негромко спросил Аникей.
Конюх убито молчал.
— И чтой-то ты ноне невеселый? — продолжал тихо допытываться Лузгин. — Может, повздорил с кем али нездоровится? Тогда ты, брат, не запускай свою болезнь, а то как бы хуже не было!
Саввушке была известна эта манера председателя — неторопливо, с издевкой изматывать тех, кто попадался ему в руки, поэтому он считал за лучшее отмалчиваться.
— Один ты на это темное дело решился? — все так же, не повышая голоса, спросил Аникей и участливо тронул конюха за плечо. — Или толкнул кто тебя на это? Чего ж ты, пятак-простак, один наказанье понесешь? Если ношу пополам разделить — легче будет!
Конюх дрогнул ресницами, раскрыл было рот, но тут же снова упрямо сжал губы.
— Ты что, пьянь беспробудная, язык проглотил? — не выдержав, крикнул Ворожнев, — Небось в тюрьме стоскуешься по нашему разговору, да поздно будет!
— Погоди, Никита, не забегай вперед! — остановил брата Аникей. — Ну, попутал дьявол человека, выпить до смерти захотелось, а выпить не на что — вот и взял. С кем не бывает! Зайдет ум за разум или кто другой надоумит, а он, может, тут вовсе и ни при чем, а? Он нам сейчас скажет, и мы отпустим его подобру-поздорову.
Он подошел вплотную к Саввушке, поднял его лицо за подбородок и отпрянул: вместо жалкой растерянности глаза конюха горели нескрываемой ненавистью.
— Я, может, самый что ни на есть последний человек, и хуже меня в деревне никого нету, — гневно выдавил сквозь зубы Саввушка. — Но все ж совесть моя не совсем сгорела, и я свой позор на Дымшака перекладывать не стану!
— А чего это ты вдруг про Егора вспомнил? — Аникей сделал круглые глаза. — Его будто никто здесь не упоминал. Я вроде не глухой еще, да и Никита вот не даст соврать…
— Знаем мы твоего Никиту! — Саввушка злорадно усмехнулся и судорожно глотнул воздуха, словно набираясь сил. — Вам бы только и забросать грязью Егора-то… Да навряд ли удастся! Золотой, он и в грязи блестит!..
На минуту в горенке наступила гнетущая тишина.
— Вон ты как закукарекал, — протянул Аникей и, отступив от конюха, развел руками. — Ну, тогда не взыщи — золотой, позолоченный, сверху медью околоченный! Лет пять, а то и поболе посидишь за решеткой — гляди, и голос прорежется. Веди его, Никита, к участковому, составляйте протокол, и дело с концом!
Он повернулся к Саввушке спиной и закричал жене:
— Серафима! Принеси нам червячка заморить, а то подсасывает — терпенья нет!..
Конюх не уходил, словно все еще на что-то надеялся. Он опустил голову и снова смотрел в пол, лицо его было бледно.