— Ну, чего ж ты торчишь? — легко толкнув в плечо, выводя его из задумчивости, спросил Ворожнев. — Нам тут верстовой столб ни к чему.
Саввушка, прихрамывая, опираясь на свою палку, поковылял к порогу, и здесь силы оставили его — он не выдержал, рухнул на порожек, голос его слезно задрожал:
— Не губи… Аникей Ермолаевич!.. Ребята ведь малые! Жена хворая— в могилу ее толкнуть!.. Пропадут они без меня, как есть пропадут!.. Пожалей!..
— А ты много их жалеешь, прощелыга этакий? Вас пожалеешь, а вы потом как собаки набрасываетесь. Проваливай! Проваливай! Надо было раньше думать, когда воровать собрался.
— Кабы знал, где упасть, так соломки подстелил… — всхлипывая, размазывая ладонью слезы по лицу, говорил Саввушка. — Пылинки сроду не возьму, не то что… Неужто сердца у тебя нет?
Аникей не удостоил его ответом, молча принял из рук жены кусок жареной курицы, посыпал солью и стал есть.
— Огурчика дай соленого, — сказал он Серафиме, — А то суховато.
— Прости ты меня, окаянного, — с неутихающей дрожью в голосе ныл Саввушка. — И за язык мой прости — просто так брякнул, с пылу…
Аникей обглодал все косточки, вытер ладонью мясистые губы и минуты две глядел на конюха.
— Быстро ты затрещал, орех грецкий! Еще ни разу тебя молотком не ударили, а ты уж раскололся! А туда же, в герои лезет, орет черт те что! — И неожиданно возвысил голос: — А ну встань, босяк!
Конюх схватился за палку, но она выскользнула из рук и отлетела в сторону; тогда он уцепился за косяк и поднялся, не спуская с председателя умоляющих глаз.
— Ради детей покрою твой грех, — проговорил Аникей, но голос его по-прежнему дышал угрозой. — И запомни, ежели я еще хоть раз услышу о тебе худое слово — моли не моли, ни за что не пощажу! За этот же самый куль овса сядешь!
— Да нешто я… Аникей Ермолаевич!.. — расслабленно бормотал Саввушка. — Как рыба буду молчать, вот как на духу…
— Ишь сбросил гнет с души, понес с дури-то! — останавливая конюха, сказал Ворожнев. — Ты слушай, что тебе наказывают, да на ус мотай! Тебе жизнь дарят, а не премию за работу выдают, а ты расслюнявился тут…
— А если образумишься и путное что сотворишь — я тоже не забуду! Я чужие обиды не считаю. Не для себя живу, а для людей… Ну вот так… А теперь валяй!
Аникей махнул рукой, Саввушка судорожно качнулся ему навстречу, точно норовя поблагодарить за прощение, но Ворожнев, обхватив его за плечи, выпроводил из горенки.
— На деле спасибо скажешь, а словами мы и так объелись!..
Из сеней он вернулся в сопровождении Нюшки, а следом за ними явилась из кухни и Серафима, с ревнивым любопытством поглядывая на нелюбую гостью.