— Как тихо, — проговорил Мажаров. — Вот брожу второй месяц, и даже но верится, что скоро опять все начнет рваться над головой…
— Там очень страшно, да?
Лейтенант некоторое время шел молча, и Ксюша подумала, что он по невнимательности даже не услышал, о чем она его спрашивает.
— К страшному тоже привыкаешь… — наконец с тихой раздумчивостью заговорил Мажаров. — И не то чтобы перестаешь бояться, а просто страшного так много, что как-то постепенно тупеешь, что ли… Ведь каждый день кого-то теряешь, рвешь от сердца! Только что с другом хлебали из одного котелка, а через час он лежит на земле и больше уже никогда не встанет…
В словах Мажарова не было и следа какой-либо рисовки, он говорил о войне с суровой откровенностью человека, познавшего всю горечь утрат и нелегких побед.
— Раньше я никогда не думала о смерти, — отозвалась Ксюша, еще не совсем уверенная, что может поделиться с этим случайным знакомым самым сокровенным. — А когда убили моего старшего брата Николая, я никак не могла поверить, что никогда больше не увижу его… В нашей семье он был лучше всех, сколько он хорошего сумел сделать людям!.. И вот его почему-то нет, а я живу…
— Ну зачем же так?
— Нет, нет, я не хотела сказать, что от меня не будет никакой пользы! — горячо перебивая офицера и страшась, что он не совсем правильно поймет ее, заговорила Ксюша. — Ведь могло же меня вообще не быть на свете? Правда? Ну, родилась, поживу, сколько удастся, и потом меня тоже не станет. Ну почему так нелепо и дико устроено? Зачем тогда было появляться на свет, если жизнь заранее отмерена тебе — пусть даже сто лет, а потом пыль, прах, пустота…
— Когда-то я тоже всем этим мучился. — Мажаров вздохнул. — Наверное, это нечто вроде кори…
Он разглядел в густой темноте у ее дома лавочку около палисада. Не спрашивая согласия Ксюши, он потянул ее, и она послушно опустилась рядом.
Нашарив в кармане портсигар, Мажаров чиркнул спичкой, и, пока она горела трепетным неверным огоньком, Ксюша успела замочить, что вблизи его лицо выглядело не безвольным, каким оно показалось ей раньше, — с крутым светлым лбом и упрямым подбородком, большими губами, твердо сжимавшими папиросу. В стеклах его очков трепетали два ярких огонька. Но вот спичка погасла, и голос Мажарова зазвучал мягко и доверительно:
— Я как-то не задумывался над тем, что буду делать, когда мы победим, — я ведь кончил педтехникум и собирался, как наш детдомовский батя Алексей Макарович Бахол-дин, отдать всю жизнь ребятишкам… И вот когда войне уже скоро конец, я опять не нахожу себе места, опять на бездорожье…