|
| The clanging bells began again, and it seemed to me this time that their clamor was more personal. | Снова зазвонили колокола, и мне показалось, что теперь их призыв обращен и ко мне. |
| The doors of the churches were pushed open so that I could see the candlelight within, and the groups of people broke up a little, scattered, and pressed inside at the summons of the bells. | Двери церквей были распахнуты, и я видел в них сияние свечей; группы горожан заволновались, рассеялись, и люди по призыву колоколов устремились внутрь. |
| I paid off my driver in the piazza by the cathedral, and the sound of that great bell, compelling, insistent, rang like a challenge in the still and vapid air. | Я расплатился с возницей на площади возле собора. Звон огромного колокола, властный, настойчивый, звучал вызовом в неподвижном, вязком воздухе. |
| Scarcely aware of what I did, I passed into the cathedral with the people, and straining my eyes into the gloom stood for a brief moment by a column. | Почти бессознательно я вместе со всеми вошел в собор и остановился у колонны, напряженно вглядываясь в полумрак. |
| An old lame peasant stood beside me, leaning on a crutch. | Рядом со мной, опершись на костыль, стоял хромой старик крестьянин. |
| He turned one sightless eye towards the altar, his lips moving, his hands trembling, while about me and before me knelt women, shawled and secret, intoning with shrill voices after the priest, their gnarled hands busy with their beads. | Его единственный незрячий глаз быя обращен к алтарю, губы слегка шевелились, руки тряслись, а вокруг коленопреклоненные загадочные женщины в шалях резкими голосами нараспев повторяли слова священника, перебирая четки узловатыми пальцами. |
| I still held Ambrose's hat in my left hand, and as I stood there in the great cathedral, dwarfed into insignificance, a stranger in that city of cold beauty and spilled blood, seeing the priest's obeisance to the altar, hearing his lips intone words, centuries old and solemn, that I could not understand, I realized suddenly and sharply the full measure of my loss. | Со шляпой Эмброза в левой руке я стоял в огромном соборе, приниженный, подавленный его величием, чужой в этом городе холодной красоты и пролитой крови, и, видя священника, благоговейно склонившегося у алтаря, слыша, как губы его произносят торжественные, дошедшие из глубины веков слова, значения которых я не понимал, я вдруг неожиданно остро осознал всю глубину постигшей меня утраты. |
| Ambrose was dead. | Эмброз умер. |
| I would never see him again. | Я больше никогда его не увижу. |