— Ну ты и…
— Значит, не знала, — попытался обнять, но она в миг разозлилась.
— Да отвали ты! — вырвала руку и толкнула его в грудь, оставляя мучные отпечатки на темной рубашке. — Почему… знала-не знала… какая разница? Ты просил пельменей — будут тебе пельмени! Не душевный разговор, не прием психоаналитика, не слёзные воспоминания, а именно пельмени! Пель-ме-ни!
От толчка Костя сделал шаг назад, но тут же снова приблизился и закрыл её рот своим, поэтому последнее слово прозвучало сдавленно и глухо, остановившись где-то у Кости в горле. Боже, какая она всё-таки… крышу сносит от одного запаха, что уж о вкусе говорить…
Он целовал её жадно. Сорвал платок, обхватил руками голову и пил. Святой источник, Иисусе…
Ая пыталась отстраниться, пыталась сопротивляться, но он застал её врасплох, и никак не удавалось сосредоточиться, найти достаточно сил. А потом захлестнуло желание. Дикое, неудержимое желание почувствовать опять этого мужчину в себе, быть оттр*ханной по полной, разложенной на части, на частицы. Она хотела не нежности, не липкой романтики и долгой слащавой прелюдии, она хотела жесткого спарринга, ненасытного обладания, немного грязного, но такого настоящего секса.
Его язык хозяйничал у неё во рту, и Ая прикусила наглеца. Костя отстранился и мутным взглядом задал вопрос.
— Не шали.
— И не думал.
Губы обжигали губы, слова растворялись в совместном дыхании, тоже горячем.
— Ты что, против?
— Я же девочка.
— Ты леденец.
— Девочка.
— Ты леденец какая девочка.
— То-то же.
И, наконец, поцелуй. Страсть, потребность, искушение — дремучий коктейль чувств чуть не убил его. Единственное, что стало важным — она. Быть внутри неё. Кончить в неё. В ней. Его.
Толкнул на стол, сметая тесто в сторону, на пол. Разорвал комбинезон, дернув за расстегнутый ворот. Пуговицы побежали по кафелю, стуком своим прощаясь с одеждой, как и Ая.
— Могла бы и одеться поинтересней, — прошептал Костя, поедая её трусики горящими глазами.
— Комбинезон — очень интересная вещь.
— Меня интересует не он, — подцепил пальцем хлопок и стянул по длинным ногам, — а она. — два пальца оказались в горячей тесноте.
Ая застонала, отвернулась и вцепилась в края стола. Все волосы в муке, как и щека — та самая, с которой улетела ежевичная ракета, и след от неё теперь не тёмный, а белый, припорошенный. Закрыла глаза в наслаждении от движений его пальцев, не представляя как выглядит, до чего красивой сейчас лежит перед ним.
Вжикнула молния, и вот уже не пальцы внутри её тела, влажные пальцы рисуют круги на одной груди, задевают соски и чертят дорожку к другой. Обхватывают, сдавливают мягкое полушарие, причиняя боль, а ей — хорошо. Ей так хорошо… Мужская рука обхватывает ягодицу, приподнимая, и проникновение становится не просто глубоким, оно — полное, она становится полной им. До самого основания.