Гайлис нахмурился.
— Уу-ух! Поточней скажу: Николай на слово резкий, на дело крутой, но я с ним куда угодно пойду. Неприятно?
Будем считать, что понятно. Еще вопрос. Уланов оставил артель десятого марта. Это так?
— Опять вы про это десятое марта. Но ведь есть, же проездные документы, потом Уланова наверняка в эти дни видели в пути.
— Товарищ Гайлис. Прошу вас ответить на вопрос.
— Если вы подозреваете в чем-то Уланова — пустое дело. На преступление Николай не пойдет. Никогда не пойдет, не тот это человек.
— Допустим, я этому верю. Но мне нужны доказательства. Вот ваш ответ и будет одним из этих доказательств.
— Я не веду записей и дневников и не фиксирую, когда, кто и куда уезжает. Это дело старшого. А десятого марта старшим был еще Уланов. Вы, наверное, знаете, что у него умерли родители? Сначала отец. Он поехал его хоронить. Только вернулся — умерла мать. Телеграмма об этом до нас дошла с опозданием, две недели, считай, уже прошло. Мы в то время даже связи с внешним миром не имели. Знаете, что такое здесь ранняя весна? Так вот, Уланов в конце февраля несколько раз, и каждый раз, учтите, рискуя замерзнуть, ходил в Матвеевское, только чтобы хоть как-то связаться со своим домом. Да и нас бросить ему было не так просто, все же он старшой. Уехал он все же десятого.
— Вы отвечаете?
— Днем раньше, днем позже — гарантировать не могу.
— Вот это нас как раз и волнует.
— Если вы ставите вопрос ребром, отвечу: все же Николай уехал десятого. Еще чем-нибудь интересуетесь?
— Нет, спасибо.
Гайлис вдруг радостно и легко хлопнул перед носом ладонями:
— Черт! Вот дурак! Вы же день его отъезда можете легко проверить! Идти пешком отсюда до Матвеевского в начале марта было нельзя. Мороз грянул под пятьдесят, ветер. Коля уехал на тракторе лесхоза. А трактора лесхоза сюда, на Надымское стойбище, если приходят, то только по круглым числам! Десятого, двадцатого и тридцатого!
— Спасибо. Если по круглым — то в какое время дня эти трактора обычно приходят?
— Как успевают. Но обычно с утра.
— А так — где эти трактора находятся постоянно?
— В Матвеевском, в гараже лесхоза.
Они подошли к драге. Здесь одиноко стоял Крокусов; из-за рыхлого сложения и полноты он наверняка выглядел старше, чем был на самом деле. Казался хмурым, нелюдимым; на щеках и на округлом подбородке редкими кустиками росла серая, как пакля, щетина, маленькие глазки смотрели настороженно.
— Эдуард Петрович?
Гайлис после этого вопроса Косырева выплюнул окурок, затоптал его в землю и отошел. Крокусов кивнул:
— Он самый.
— Вы знаете Уланова Николая Дементьевича?