Весь следующий день Нисмайл прождал ее в хижине. Она не пришла, и это почти не удивило его. Встреча их казалась сном, фантазией, интермедией вне времени и пространства. Он и не надеялся увидеть ее снова. К вечеру он достал из привезенного с собой мешка холст и натянул его, думая, что сможет запечатлеть открывающийся из окна хижины вид, когда сумерки окрасят воздух. Он долго изучал пейзаж, проверяя вертикаль стройных деревьев относительно тяжелой горизонтали густых зарослей желтых ягодных кустов, но в конце концов покачал головой и убрал холст. Ничто в окружающем не нуждалось в изображении на картине, и Нисмайл решил подняться утром вверх по реке за луг к более обещающей сцене, где мясистые сочные побеги, как резиновые шипы, торчали из глубоких расщелин и скал.
Но утром нашелся предлог отложить поход, а днем показалось, что идти уже поздно. Тогда он принялся за работу в своем крошечном садике, куда пересаживал кусты, чьи ягоды или зелень употреблял в пищу, и провозился несколько часов. После полудня молочная мгла окутала лес. Он вошел в хижину, а через несколько минут в дверь постучали.
— Я уже не надеялся, — сказал он ей.
Лоб и брови Серайс покрывали бусинки туманной влаги.
— Я обещала, — тихо сказала она, — и пришла.
— Вчера, — напомнил Нисмайл.
— Вот это — за вчерашний день, — она засмеялась и вытащила из-под одежды фляжку. — Ты любишь вино? Я нашла немного. Пришлось, правда, порядочно пройти, чтобы достать его. Вчера.
Это было молодое темное вино, щекотавшее искорками язык. Фляжка была без ярлыка, но Нисмайл решил, что это какое-то вино, не известное в Замке.
Они выпили все, причем он выпил гораздо больше девушки — она наполняла его чашу снова и снова, — а когда вино кончилось, нетвердыми шагами вывалились наружу и занялись любовью на холодном и сыром берегу реки, после чего задремали.
В начале ночи она разбудила его и отвела в постель. Они провели на ней ночь, а утром она не выказала никакого желания уйти. Они сходили к запруде и начали день с купания, потом снова занимались любовью на толстом ковре из мхов, а после она провела его к древесному исполину с красной корой, где он впервые ее увидел, и показала гигантский желтый плод, упавший с одной из чудовищных ветвей. Нисмайл с сомнением оглядел его. Плод раскололся, показывая алую мякоть, усеянную большими поблескивающими черными зернами.
— Двикка, — сказала девушка. — Сейчас мы добудем питье.
Она разделась и сложила в платье большие куски плода, которые они отнесли к хижине, где и позавтракали. Почти до полудня они пели и смеялись. На обед они нажарили рыбы, наловив ее в плетеной запруде Нисмайла, а позже, когда лежали рука в руке, любуясь приходом ночи, она задала тысячи вопросов о его прошлой жизни, о картинах, детстве, путешествиях, о Замковой Горе, о пятидесяти городах, Шестиречье, о дворе Коронала Лорда Трэйма, о замке Короналов и его неисчислимых залах. Вопросы лились из нее нескончаемым потоком, новый обгонял предыдущий, пока Нисмайл еще отвечал. Любопытство ее было неистощимо и не давало ему возможности узнать что-нибудь о ней самой, да он и сам сомневался, что она ответит.