«Пришла Пасха, — читал поп Симон, — и пошел Христос в город». Слушая отца Симона краем уха, мать Анастасия одновременно со своими думами оценивала то, о чем он говорил. Поп Симон говорил: «И вошел в храм божий». Мать Анастасия замечала про себя: «Ну и что?» — «И множество народу толпилось в храме», — говорил поп Симон. «Ну и что? — мелькало у Анастасии. — Всегда на пасху и у нас толпятся». — «Но мало стояло верующих, а стояли менялы, и торговцы привели скот и принесли птицу для продажи». — «У нас не так», — подумала Анастасия. «И вознегодовал Иисус, и сделал бич, и стал бить менял и торговцев.»
— Что, что? — удивилась Анастасия.
— Что, мать Анастасия? — повернулся к ней поп Симон.
— Христос бил? Неужто бил?
— Бил Иисус, бил нещадно, говоря: «Бегите, святотатцы! Ибо дом Божий превратили в рынок и скота ввели в обитель Духа Святого».
— Значит, надо бить грешных? — спросила Анастасия.
— Кто святыни оскверняет — надо, — сказал поп Симон. — А грешных нельзя — кто не грешен? Все мы грешники; если кто не грешит явно, то в мыслях грешит, ибо что злое подумал — то уже и есть зло.
— Ага, ага, значит, можно, — задумчиво говорила Анастасия, не слушая попа Симона. — Значит, кто кощунствует — надо. Не щеки подставлять, как ты раньше читал, поп Симон, а бичом бить.
— А кто кощунствует? — по-лисьи спросила Прасковья.
— А что, нет кощунов?
— Не бил Иисус, — одумался наконец отец Симон, — а изгнал из места своего. А щеку подставить — это иное. Сила на силу — война. А любовь на силу — мир.
— Значит, смирись, да, отец Симон? — прищурилась Анастасия.
— Не смирись, а возвысься!
— Ползи червем и скажи: возвысилась! Да?
Стали спорить и забыли о Прасковье и Ефросинье. Сестры недовольно сидели в своем углу, глядя, как мечутся по стенам кривые тени. Прасковья, когда догорала лучина, как-то робко поднималась поставить новую. Сорвав голос, отец Симон замолчал. Монашки, оглушенные криками, тут же поднялись: «Мы пойдем, отец Симон?» — «Идите, идите, помолитесь, сестры», — равнодушно отвечал поп.
Оставшись вдвоем, Анастасия и отец Симон долго сидели в немоте.
— Что молчишь, поп Симон, — усмехнулась Анастасия. — Или язык откусил в криках?
— Думаю: отчего бранимся?
— А что думать. Себя одного слушаешь, отец Симон, как соловей. Гневен ты к другим голосам.
— Гневен, гневен, — сказал поп Симон, — не поэтому.
— Почему ж?
— Нравится грешить спором — вот и спорим.
— Жить хочется — вот и спорим, — сказала Анастасия. — Тебе хорошо жить, поп Симон?
— Отец Симон поглядел на нее внимательно и промолчал.
— Ну, что молчишь, скажи.