Вот и подошла томительная переломная минута — Рогнеда стояла у двери, слушая веселый говор знакомых и незнакомых голосов за стеной. Вдруг смолк этот говор, послышались близящиеся шаги, дверь отворилась, и отец сказал с подбадривающей улыбкой: «Войди!» Стукнуло сердце, отмечая первый шаг в новую жизнь, и Рогнеда переступила порог. Бросились в глаза трое благодушных, бородатых стариков на почетной пристенной лавке. Она прошла на середину палаты и поклонилась незнакомцам. «Княжна наша — Рогнеда!» — прозвучал голос отца. Сваты, повеселев, закивали, словно ранее было им невдомек, кого ведут пред их очи, уставились на княжну, и Рогнеда застыдилась их пристальных взглядов. Все, что готовилось отцом и приезжими киевлянами, вело к свадьбе, к должному и скорому рождению детей, и Рогнеде казалось, что люди, с вниманием глядевшие на нее, слышат жаркие удары кровяных струй в лоно, читают ее пугливые мысли о встрече с будущим мужем, о первой их ночи в темноте брачного покоя — словно нагая стояла Рогнеда перед сватами…
Князь Рогволод, дав время дочери освоиться, а сватам приглядеться, сказал с подчеркнутым безразличием, будто мало его касалось и не от его воли зависело:
— Вот, Рогнеда, прибыли сваты от Ярополка. Хочешь ли замуж за киевского князя?
Наизусть знала она отцовское навещание, с легкостью могло слететь оно с языка, но пересохло во рту от страха, стыда и волнения, сердце отчаянно колотилось, чувствовала Рогнеда, в какую цену ставит сейчас ее согласное слово, и не могла разжать как бы сросшиеся в этот миг губы. Молчание затягивалось; досада промелькнула на отцовском лице, сломав странную и для самой Рогнеды ее немоту.
— За Ярополка — пойду! — сказала она, поднимая глаза на киевлян, и те, удовлетворенные, по обычаю поклонились…
Много лет прошло, пока поняла Рогнеда то запавшее в память удивление на лицах сватов в минуту ее молчаливого выхода из светелки. Что увидели они? Вышла девочка, убранная в яркий наряд, блестели на ней золотые подвески, лежали в три нити на белой рубахе бусы из розовых камней. Что особенного в этой девочке? Есть и покраше. Одно достоинство — дочь князя Рогволода, полоцкого рода дитя. И ради одного ее слова ехали они сквозь метели, терпели мороз и голодный волчий вой, спали где придется, ели в иной день промерзлый хлеб с промерзлым же мясом, — и все это затем, чтобы услышать нетвердым голосом сказанное «пойду!», хотя и в час выезда из Киева было понятно, что другой ответ не услышат. Но должно было прозвучать вслух это слово и зависнуть в воздухе клятвенной нерушимостью. Станет после этого Рогволодова дочка киевской княгиней, а если сможет очаровать Ярополка, то от ее слова жизни будут зависеть, может быть, и их боярские жизни, их неудачи или успех. Большую силу обретет тогда эта тонкая, стыдливая еще девочка; никакими трудами и заслугами не добыть им такой власти, а вот она скажет «пойду!» и сразу поднимется выше их голов — уже им первым ей и кланяться. И ничего более в этой девочке сейчас нет. И вообще ничего особого в ней нет — девка как девка; но годами подходит — вот и случай усилиться Киеву и усилиться Полоцку. Случай поставил ее на середину избы для сговоренного ими и ее отцом слова: «За Ярополка!» Много жен может набрать себе Ярополк; и есть у него жена — расстриженная греческая монашка, но с нее ничего, кроме ночного веселья, а с полоцкой княжны и князю, и Киеву польза: в грозный час две силы будут сливаться. Ради такой пользы и приедет сюда летом Ярополк, и повезут ладьи эту хрупкую невесту в Киев, на княжеский двор, и переселится в какое-нибудь сельцо в киевских предместьях черноокая гречанка. И пойдут свадебные пиры в Высоком городе, а затем пройдут положенные сроки, и начнет эта девочка рожать. А закричат дети, зашумит череда княжичей — обратится стыдливая Рогнеда в твердую, как меч, великую княгиню, и кто знает, не случится ли ей править державой, как правила Киевом Ольга, а Полоцком бабка этой Рогнеды, княгиня Предслава, когда осталась вдовой? Никому не дано знать наперед ни своей, ни чужой жизни. Потому и надо склонить голову, признавая тайну судьбы…