Лицо старика искривилось.
Он вытянул руку.
— Порок… — голос его был громок, и люд, до того гомонивший, смолк. А у меня по спине мурашки побегли. — Порок вокруг…
— Где? — Еська руку поднял и под нее заглянул. — Мерещится вам, дедушка… ой, мерещится… нема тут порока.
И под левую заглянул.
— И тут нема… Ерема, у тебя есть?
Тот покачал головой.
— A у тебя, Емелька?
Емельян покраснел густо, неудобственно ему было, что на похоронах Еська скоморошествует.
— И у тебя, стало быть, нету… а ты, Лис?
Елисей головой мотнул и попятился, точно желая спрятаться за широкими плечами Егора.
— Видите, дедушка, нет ни у кого порока…
Старик, против ожиданий, не разозлился. Но поднял посох в правое руке, а левую вытянул, раскрыл ладонь.
— Вор куражится, — молвил он, глядя на Еську в упор. — Да на любую шею петля найдется.
И пальцы вытянул, будто в горло желая вцепиться. А Еська вдруг побледнел, за шею схватился. Но старик рукой тряхнул, отпуская, а сам к Елисею повернулся.
— Волку не место среди людей…
А дальше я не поняла, что он сделал.
Только Елисей упал вдруг на колени и зашелся кашлем. Он выгнулся.
Вцепился когтями в землю.
Задыхаясь. Захлебываясь…
— Папа! — взвизгнула Красава и, сжав плечо, что-то зашептала. И супруг ее в посох вцепился, но вырвать из сухих сморщенных пальцев не сумел.
А Еська повис на Еремином плече. Сам бы не справился, не удержал бы близнюка, но Емельян помог, да и Евстигней заступил дорогу.
— Нехорошо, дедушка, — сказал он, в глаза старику глядя. — Не в вашей ли книге писано: не судите, да не судимы будете. А вы и судить, и казнить беретесь.
— Ты…
Елисея отпустило.
Он сел, ощупал руками горло. Поднялся, за брата цепляясь. И сказал тихо:
— Поперхнулся… немного.
— Ага. — Лойко только руку на пояс положил, и мне подумалося, что благо, на поминки с шаблею и иным оружьем являться неможно, а то б была бойка. — Поперхнулся… чуть нутро не выплюнул.
— Крепко поперхнулся, — ответил Елисей, уголками губ усмехаясь. И красную слюну рукавом отер. — Идем, Еремка… а то что-то… кашлять охота. Не застудиться бы.
Ерема разом успокоился.
И брата за руку взял, точно был тот мал.
— И вправду, — проворчал. — Сквозит…
След сказать, что день был самый что ни на есть весенний. Таким бы свадьбы гулять, когда б гуляли их не по осени, но весною. Травка зелена, расшита белым бисером звездчатки, и васильки-то в ней самоцветами, и одуванчики… небо синее. Облачка белые. Солнце разлеглося, разлилося светом.
Тепло.
Ветерок, на который Елисей пенял, и тот легонький, духмяный. Таким бы дышать — не надышаться.
Старик же посох опустил.