Наверное, даже в мыслях нельзя произносить это коварное слово «никогда». Не успеешь подумать, как оно вскорости прилетит бумерангом — смирись-ка, матушка, и морду не отворачивай, потому как неча, неча воображать в свои заплечные-то годки, в семьдесят с большими копеечками…
Но было дело, пробовала и с палочкой. Не получилось. Гордыня не позволила. Просто перестала на улицу выходить, и все. Да и что она не видела на той улице? Магазины? Но если надо продукты в дом принести — Коля всегда принесет… Муж все-таки. Обязан и должен. Хоть какая-то польза от старого алкоголика.
Все, все… Не надо про Колю думать, не надо разгонять свою злость. День длинный, еще сорок раз успеется. Надо собирать волю в кулак и вставать с постели, удовлетворять потребности организма. Тем более до туалета и ванной комнаты недалеко — пять шагов до двери, потом десять шагов по коридору. Ну, с богом…
Ухватилась рукой за спинку кровати, с трудом поднялась на ноги, заранее приготовившись к наплыву боли. Но так и не поняла, что произошло в следующую секунду — тело будто ухнуло в пустоту, повернулось неловко и грузно увалилось обратно на кровать. Боли не было. Только пустота…
Елена Максимовна полежала немного, пытаясь унять испуганное и злое недоумение. Повернулась и снова ухватилась за спинку кровати, села. С перепугу решила — надо еще раз попробовать. Не может быть, чтобы вот так… Не может…
А потом вдруг поняла, что не встанет. А если встанет, упадет не на кровать, а на пол, и даже увидела эту картинку внутренним взором — лежит на полу неумытая, нечесаная, жалкая старушонка, сучит лапками. Содрогнулась, возопила хрипло в открытую дверь спальни:
— Коля! Николай! Иди сюда, слышишь? Ты где?
Квартира отозвалась тишиной. Ни движения, ни звука, ни намека на присутствие мужа.
Где он? Спит, что ли? Наверняка в гостиной на диване валяется. Принял с вечера и выпал из жизни. Алкоголик. Сволочь. Ничтожество человеческое.
— Николай! — прибавила, сколько могла, злой силы в голос Елена Максимовна. — Просыпайся, слышишь? Иди сюда! Я встать не могу!
Последняя фраза прозвучала почти на истерике, с отчаянной слезой в голосе. А еще так, будто сама себе приговор вынесла. И разозлилась на мужа еще больше, когда услышала, как он торопливо шлепает по коридору босыми ногами, приговаривая на ходу:
— Бегу, Ленуся, бегу… Здесь я… Слышу.
Увидев мужа в дверях спальни, Елена Максимовна застонала от раздражения — боже, как она его ненавидела… Ненавидела его сухие кряжистые ноги в широких трусах, обвисшее пузо, его черную майку с кровавой задорной надписью «YES!» Ненавидела смиренное тупое выражение лица, эту вечную готовность услужить, укрывающую с изнанки, она знала, ответную ненависть. И блекло-голубые смиренные глаза, всегда влажные с похмелья, тоже ненавидела. Не обманешь ее смирением, и уж тем более алкогольной голубизной-блеклостью не обманешь. Конечно, их связывает общая ненависть, только она у каждого своя. У нее ненависть-гнев, а у Николая — ненависть-трусость.