Через полчаса он остался без денег. Монах зевнул, потянулся, сунул под мышку свою фанерку, и ушел. Толпа разбрелась.
Василий, спотыкаясь, выбрался с рынка, сел у каменного дома на ступеньку, уронил на руки голову. К нему подошел незнакомый мужчина, сказал:
— Эх, ты... Жулик он... Каждый день на рынке сидит со своей фанеркой, ловит дураков. И завтра придет. Я тебе махал лапами, чтобы ты не ввязывался...
— Те двое выиграли...
— Ха, так они же из одной шайки. Он им кинул петли, в любую тычь, выиграешь. А ты все одно продуешь, такие тебе петли поставит.
— Я один раз тоже выиграл... — Василий не хотел верить, что его надули.
— Он тебя заманивал, дурня.
Мужик наклонился к Василию, пугливо прошептал:
— Белый офицер он... Из дикой дивизии генерала Левицкого... У нас в Ганзурино зверствовал... Сколько людей погробил... Разгромили ихнюю дивизию. Видать, скрывается, притаился.
Василий нетвердыми шагами пошел по улице, его качало, как пьяного. «Христопродавцы, сволочи... — лихорадочно соображал Василий. — Бандиты... Что часовщик, что тот золотопогонник... И архиерей ихний хорошая тварь: в этот раз на смерть меня благословил. Не, паря, все вы прежде подохнете... Обобрали, околпачили... Сколько золота захапали, а теперь последние, кровные рублевики отобрали... Да вам же ни господнего, ни моего прощения не будет...» Растерянность медленно проходила, в голове прояснялось, словно рассеивался дурной, тяжелый туман. «Наставь, господи, на верный путь... — шептал про себя Василий. — Протяни праведную десницу, покарай гадов... Ну и паразиты, аки Иуды бессердечные... Своими руками порешил бы, не дрогнул...» Вдруг Василий повеселел: «А зачем мне руки поганить? Эва, как бравенько можно все обернуть, воздать за все злодеяния...» Он долго приглядывался к прохожим, наконец, остановил мужчину в ремнях, с наганом.
— Скажи-ка, мил человек, товарищ комиссар, куда мне кинуться? Вражину надобно изловить, гидру, одним словом.
Военный показал на каменный двухэтажный дом:
— Вон туда заходите.
Василия провели в большую, светлую комнату, к начальнику милиции Сергею Петровичу Широкову.
Начальник сидел за столом. Был он очень молод, лет двадцати с небольшим. Лобастый, глаза внимательные, лицо доброе, а рот упрямый... Широков прямо посмотрел на Василия, тот не выдержал взгляда, поежился, заморгал.
— Что скажете, товарищ?
— Вот какое оно дело... — замялся Василий. — Как я, значит, за мировую революцию, так и думаю, что гадов надо изловить и по всей строгости революционных законов пустить в расход. Без церковного покаяния.