Спиридон неожиданно круто повернулся к Василию, в упор взглянул на него злыми медвежьими глазками, спросил:
— Чего зенки пялишь, варнак? Спиной чую, гнида.
Василий суетливо закрестился, замигал белесыми глазами:
— Что ты, Спиря, Христос с тобой?.. Да я...
— Не ври... Все мысли твои, все слова наперед знаю.
— Разрази меня господь, если что, Спиря... Задумался я, дочку вспомнил, Настеньку... Жива ли, сиротинка моя горемычная.
— Все-то ты врешь, падла. — Спиридон с отвращением сплюнул на пол. — Надо было мне тогда в сарае тебя... — Он осекся, сообразил, что сгоряча сболтнул лишнее. Пошарил в кармане, вытащил две коробки спичек, одну бросил на стол.
— На, Генка тебе прислал. — Спиридон отрывисто хохотнул, будто залаял. — Ну, хватит... Слушай, дело стану говорить. Поутру уйду в тайгу, надо оглядеться, как и что. Весна скоро. Не век нам в этой берлоге вековать, надо выбираться в жилое место. Не бойся, тебя не брошу... В общем — несколько ден не жди.
Василий с опаской поглядывал на Спиридона, не верил ни одному его слову. «Ишь, подлюга, — подумал он, глядя, как Спиридон привязывает к мешку свой котелок, — сознался, что хотел убить в сарае-то...»
Спать легли рано, даже лучину не зажигали в тот вечер. Под утро Василий поднялся, охая и причитая растопил печь, наварил мяса, вскипятил воды с брусничными листьями. Поели, Спиридон вычистил свою винтовку, набил карманы патронами. Надел полушубок, перекинул за спину мешок, приладил на улице лыжи.
— Спиря... — просительно произнес Василий, когда тот совсем изготовился в путь. — Как на брата на тебя уповаю... Не ввергни себя в геенну огненную.
Спиридон взмахнул палками и широким шагом пошел в ту сторону, откуда уже восходило солнце.
— Храни тебя бог, Спиря! — изо всех сил крикнул в спину Василий.
Сначала было видно, как полушубок Спиридона мелькал между деревьями, но скоро совсем скрылся в зарослях молодого ельника, кустов багульника, который на солнцепеке начал уже набирать пахучие толстобокие почки.
«На восток пошел, — размышлял про себя Василий, оставшись один. — Значит сделает крюк и подастся в другую сторону. У него кругом обманство. Эх, кабы знать, что у него в башке...»
...А Спиридон легко шел на широких лыжах, подбитых сохатиным камусом. Отойдя порядочно, он и правда стал забирать влево, пока, наконец, солнце не оказалось у него за спиной.
Снег сверкал и переливался на солнце, словно летел навстречу сплошным легким потоком. Путь предстоял не близкий.
— Жми, паря, — подгонял себя Спиридон. — Наддай шибче!
На пути встречались крутые горы — то поросшие лесом, то с острыми каменистыми уступами. Спиридон, не теряя времени на поиски легкой дороги, шел напрямик, перелезал через буреломы, проваливался в глубокие ямы, скрытые снегом. То полз на четвереньках, волоча за собой лыжи, то стремительно мчался вперед, весь в снежной пыли, точно в радужном прозрачном сиянии. Он думал только об одном: как бы не сбиться с пути. И еще тревога стучала в голове, хлестала по ногам, утраивала силы: скорее!