Фрося молча поднялась, взяла свой некрашенный сундучок.
Лука загородил двери, потом отступил, вскинул свою длинную голову с запавшими глазами, проговорил, не помня себя от ярости:
— Катись, сука! Не больно-то и нужна. Петька, покойник, на дуру променял, видно, та слаще. А ты сама ему навязалась, срам-то какой. Ахвицер над твоей корявой харей глумился, а ты куда как фокусно подол перед ним задирала.
Фрося вплотную подошла к сразу оробевшему Луке, с ненавистью уставилась глазами в его быстрые, маленькие зрачки.
— Ты чего, Ефросиньюшка? — заюлил Лука. — Не серчай, пошто так глядишь?.. В беспамятве я... Увлечение у меня к тебе имеется, не уходи, не покидай меня, Ефросиньюшка.
Фрося оттолкнула Луку, распахнула дверь, широко шагнула через порог. Лука стоял в дверях, смотрел, как она шла по двору к калитке.
Когда Фрося взялась за щеколду, закричал:
— Лушка тебя с пути сбила! Припомню окаянной!
Фрося вышли на улицу, глубоко вздохнула. Ей захотелось поскорей добежать до Луши, переодеться во все чистое, просушить, проветрить свою одежду: чудилось, что она затхлая, в липкой, вонючей паутине.
Семен Калашников определил жить в свою избу казака Петра Поломошина, который порешил навсегда остаться в Густых Соснах.
— Насовсем в ваше село перекочую, — сказал Петр Лукерье и Семену, — а то в родной станице богатеи забьют.
— Тебе кочевать не хитрое дело, — рассмеялся Семен. — Весь твой зажиток — казачий конь да седло.
Петр завел своего коня во двор Калашникова.
Жизнь не может остановиться. Человеческому горю, большой беде иногда удается как бы утишить на короткое время привычное течение жизни. Но проходит мгновение и нарушенный мерный порядок восстанавливается, жить снова поворачивает в свое русло и течет, как и прежде, стремительно и властно, широким, полноводным потоком.
Налет белой сотни выбил в Густых Соснах жизнь из наезженной колеи, принес несчастья и слезы, стал новым тяжелым испытанием для многих людей. Но мужики и бабы перенесли и этот лихой удар, постепенно оправились. Жизнь стала снова налаживаться.
Казаки расстреляли всех членов ревкома и тех, кто был их верными помощниками. Иннокентий Честных собрал сельчан на сходку выбирать новый ревком. Единодушно избрали Лукерью Васину, Ефросинью Будникову, Семена Калашникова, косматого Филиппа Ведеркина, который отдал на новую школу кирпичи собственной выделки и еще тихого мужика Фому Семушкина.
Луша испугалась, когда сразу несколько человек выкрикнули ее фамилию, стала отказываться.
— Пошто меня-то? — с удивлением и тревогой спросила Луша, поднимаясь с места. — Толковых мужиков надо, какая из меня ревкомовка? Молодая еще, не ученая... Сынишка махонький, все хозяйство на мне.