— Вот, Саша, это и есть Густые Сосны. Здесь будет твоя лавка.
Кооператоры не стали чаевать, поехали к Фоме Семушкину разгружать товары.
Лукерья собрала ревкомовцев: Иннокентий Иванович велел, чтобы активисты держали Василия под своим неусыпным глазом. Позвала Филиппа Ведеркина и Машу Белову. Фома Семушкин не пришел, занялся с кооператорами.
— У нас важное дело, товарищи, — с волнением заговорила Лукерья, когда все собрались в неуютном доме ревкома. Она вдруг заметила, что за печкой притаилась Леля. — Ты вот что, Леля... Ладно, что не убежала. Иди-ка на улицу, посторожи, пока мы тут потолкуем. Чтобы никто не подкрался, не подслушал... Если что — сразу нам скажешь. Не заиграйся, гляди...
Леля вышла из-за печки — в коротком платьишке, под подбородком узелком завязан платочек. Подперла рукой щеку, проговорила с тяжелым вздохом:
— Эх, Лукерья Егоровна... Пошто у вас ко мне никакого доверия? Изгоняете... — На глазах у нее были слезы. — А я для ревкома вон что...
Леля протянула четыре красных флажка.
— Один над этой вашей избой приколочу, а то старый кто-то сорвал. Второй — где тетя Маша больных лечит. А третий пущай над новой лавкой. Это Фроська меня надоумила...
— А четвертый куда? — улыбнулась Лукерья.
— А над школой! — глаза у Лели заблестели. — Какая непонятливая — у нас же скоро новая школа будет! Четыре красных флага над селом... Здорово?
— Здорово, Леля, — Лукерья взяла флажки. — Ловко сделала. Ну, беги... Охраняй нас. Это тебе наше доверие, ревкомовское поручение.
— Так, вот, значит, какое дело, — заговорила она, когда Леля убежала. — В нашем селе проживает... — голос у нее дрогнул, сорвался. — В нашем селе проживает лютый враг трудового народа, самая что ни на есть проклятущая гидра.
Стало тихо.
— Послухайте, товарищи члены ревкома, что поведает наша докторша Маша Белова, бывшая красная партизанка.
Никто ни словом не перебил взволнованный Машин рассказ. Фрося утирала слезы, мужики сидели, тяжело насупившись.
— Теперь послухайте, товарищи члены ревкома, что поведает Филипп Тихоныч Ведеркин, наш сельчанин.
— Я вот, что доскажу, — проговорила Лукерья, когда Ведеркин закончил. — Василий Коротких приходил к нам с Фросей с наговором на попа, на отца Амвросия, — будто поп собирает оружие против новой власти, сомущает народ семеновскими листовками. Попа арестовали. А теперь ясно, чье дело с оружием.
— Что же это, братцы? — вскричал Воскобойников. — Как проглядели? Где глаза были?
— Поверили гаду: тихий, воды не замутит...
Поднялся Семен Калашников.
— Одно выходит: контра нас обошла. У нее сила. Мне тяжело выговаривать эти слова... На войне был, сколько сражений принял с белыми гадами, страху не знал. Товарищей хоронил. Они умирали с верой — придет на трудовую землю светлый день, не зазря смерть принимаем. И я верил... Отец родной и брат кровный — в общей могиле похоронены. Не пойму, как сам жив остался — от смерти не бегал, и сейчас всю кровь готов отдать за народную революцию. Войну перенесли, разруху, голод какой... А что получилось? Мы построили школу, ее сожгли. Купили сеялку, ее порубили. В нас стреляют из-за угла...